А потом по оставшемуся без стрелков бронетранспортеру добавил Кутин, которому бы не дали спокойно палить, будь у бортовых амбразур живые эсэсманы. И отвлекшийся на своего коллегу на колокольне немец-пулеметчик протабанил свою смерть от следующей гранаты.

Старлеи поразили, когда спокойно рассказали, что Саша, снятым с немецкого же танка топором, несколькими ударами обуха сломал то ли пулемет, то ли – пулеметчика, а третий – так и не запомнившийся по имени Берестову молчун зашвырнул в ствол пушки танка немецкий же лом, тоже с той же брони снятый. И чудом они уцелели, когда следующим же выстрелом пушку разворотило металлическим цветком. Молчун Сашку за шкирку утянул к каткам, только оглушило слегка. А когда очумевший от такого взрыва в своей пушке немец полез из верхнего люка, то Гриша пристрелил его в упор, а потом перебил остальных членов экипажа.

Ехали эсэсовцы за шерстью, а оказались стрижеными. Полез волк в овчарню, а попал на псарню! И только было увечный начштаба душой возликовал – как все слаженно и красиво вышло – притащили простреленную машину с мертвым замполитом. И немцев-то там у моста оказалось всего четверо, а вот так все вышло.

— Двое в нашей форме были, видно потому Барсуков и не среагировал, — сказал Быстров.

Похоронили замполита с возможными всеми почестями и поминали добром чем дальше, тем больше, потому как ему на замену прибыл такой омерзительный сукин сын, что гаже не придумаешь. Более паскудной тыловой крысы создать партия не могла, по всем статьям этот мерзавец был тот еще фрукт, а жаловаться на него было никак нельзя – институт замполитов воспринимал это как еретическую ересь и стоял стеной за своих, что бы они ни вытворяли.

Как показалось умудренному жизнью начальнику штаба – армия переживала обратный процесс – в начале войны мучительно и со страшными жертвами отбраковывались командиры мирного времени, категорически не годившиеся во время военное, теперь все возвращалось на круги своя. Мирное время не нуждалось в боевых офицерах, задачи поменялись. Накатывавшие волнами тыловые деятели уже не стеснялись ставить воевавших на место и всячески показывать свою власть и свое превосходство.

— Тут вам не фронт, тут всякому вашему шелапутству и шаляй-валяй места нет! Армия – это порядок! И этот порядок мы вам установим! — под таким девизом действовали новые орлы. Учитывая, что связи у них были крепкие и зачастую московские, спорить с ними безродным фронтовикам было сложно.

Душно становилось в армии. Тем более, что у отсидевшихся в тылу героев под хвостом свербело, чувствовали они презрительное отношение к себе и бесились.

Быстров на это смотрел скептически, хотя бы еще и потому, что не собирался в армии работать дальше.

— Война кончилась, Дмитрий Николаевич. Надеюсь надолго. И наши союзники наглядно посмотрели, на что мы способны. Полагаю, что их это сильно охладит. А мне, знаете ли, очень хочется сделать плановую холецистэктомию. Эта вся шагистика со стороны смотрится отлично, признаю, но я сугубо штатский человек. Война – одно дело, тут мои таланты были необходимы, а тянуть носок в мирное время и козырять всяким толстозадым… Нет, не мое. Не ощущаю священного трепета. А как вы, Дмитрий Николаевич?

Берестов вздохнул. Как человеку военному, ему не хотелось уходить из рядов. Но при этом он отлично понимал – сейчас валом пойдет демобилизация и его – инвалида увечного – всяко попрут, если и не совсем вон, то уж всяко из гвардейского корпуса, размещенного на чешской земле, на передовом рубеже противостояния двух политических систем.

Майор вздох понял правильно. Негромко сказал, но очень веско:

— Мне понравилось с вами работать. Если хотите, могу похлопотать, о том, чтобы вам нашли офицерскую работу. Мне предлагает однокашник ехать в Восточную Пруссию, эта территория будет теперь советской, туда сейчас активно везут наших переселенцев, особенно из местностей, где осталась выжженная земля.