|
И снова целоваться в желтом море. Думай об этом. О том, как мы вернемся домой и будем сидеть на террасе, пить вино и прощаться с солнцем. И снова целоваться. Ты пойдешь меня проводить и на этот раз войдешь в комнату вместе со мной. Я не прогоню тебя. Мы будем ласкать и любить друг друга, как супруги, и Тмар не будет против. Потому что Тмар – это любовь, он никогда ее не осудит. Мы будем лежать в объятиях друг друга и молча встречать рассвет. А днем снова гулять по саду. Там столько цветов. И бабочек. Нам будут петь птицы. И, может быть, ты сыграешь на своей флейте. Тебе не придется уезжать. Больше никогда. Потому что больше не будет войн. Не будет огня, крови и смерти. У нас всегда будет лето, всегда солнечно и тепло. И мы будем сидеть на террасе, взявшись за руки, и пить шоколад. Никто нам больше никогда не помешает. Мы будем счастливы. Всегда счастливы. Ты заслужил это, генерал. Ты заслужил свою последнюю награду. Покой. Я буду рядом. Я буду рядом с тобой до конца.
Не знаю, помог ли мой шепот, но лицо Шелтера разгладилось. Он весь расслабился, успокоился. Уголки его губ даже снова приподнялись в слабой улыбке. Быть может, он просто уснул, и оказался в нашептанном мной сне. Как же мне хотелось оказаться там с ним! И остаться там навсегда. Но мне туда не было дороги. Оставалось лишь сидеть рядом с ним, держать за руку, гладить по волосам и жалеть. Жалеть о том дне, что мы упустили из-за меня. Жалеть обо всем сказанном и не сказанном, но больше всего – о не сделанном.
Глава 8
Вот уже три дня столичный дом генерала Шелтера был погружен в тишину. Немногочисленные слуги ходили на цыпочках, говорили редко, а если приходилось, то тихо. Даже всегда шумная Мег предпочитала говорить полушепотом. И если в первую нашу встречу она смотрела на меня свысока, с легким пренебрежением, то теперь в ее взгляде я видела лишь благоговейный трепет. Она ни слова не сказала мне, когда я пришла на кухню в первый раз и заявила, что мне нужно приготовить бульон. Только молча показала, где что лежит, и наблюдала за моими действиями со стороны, нервно комкая в руках полотенце. В прежние времена я почти не готовила мясные бульоны. В Оринграде всегда хватало дешевой рыбы, особенно во второй половине дня. Рыбаки снижали на нее цены, чтобы избавиться от остатков и не возиться с залежавшейся тухлятиной. Мясо же стоило дороже, и мы с отцом покупали его редко, обычно для праздников. Поэтому рассказ Галии о том, что бульон получится вкуснее, если перед варкой мясо прижарить на раскаленной сковородке, стал для меня настоящим откровением. Зато теперь Мег посмотрела с уважением, когда я, помыв небольшой кусок говядины на косточке, достала и водрузила на плиту тяжелую сковороду с толстым дном. Каждый день я варила свежий бульон. Варила и шептала, вкладывая в повторяющиеся незамысловатые пожелания сил и здоровья все свои эмоции, все сердце. Чувствовала на себе недоверчивый взгляд Мег, но продолжала шептать, стоя у плиты и снимая пенку. Шептала даже переливая бульон в тарелку и неся ее в комнату. В ту ночь, «зашептав» боль Шелтера, я через какое-то время отвлеклась от сожалений, села прямее и снова посмотрела на черную паутину, разрастающуюся под кожей генерала. В одно мгновение меня захлестнула ярость. Такая сильная, такая жгучая, что теперь уже мне пришлось стиснуть зубы, удерживая в горле рвущийся наружу крик. Всматриваясь в тонкие нити, я вдруг почувствовала их, как будто коснулась. Твердые, острые как бритвы, они тянулись на разрыв, звенели от напряжения. Нет, не звенели, поняла я мгновения спустя. Шептали. Я услышала это так отчетливо, что почти смогла разобрать слова. Как минимум отдельные. «Чужак», «смерть», «не пройдешь», «сгинь», «прочь»… Между ними было что-то еще, это я уже не могла расслышать, но общий смысл был понятен. – Нет, это ты убирайся, – скорее зло прошипела, чем прошептала я. |
