— Не понимаю, почему нет.

— Не знаю, как тебе объяснить. Наверное, я тоже не понимаю, почему нет, разве что подсознательно. Но у нас действительно было много неиспользуемых или мало используемых знаний в механике и технике. Применение любого скачка в технике или искусстве ограничивалось отсутствием людей, способных заплатить за такое применение и желающих это сделать. Я пару лет прослужил на одном из больших авианосцев. Там были пацаны — добровольно поступившие на службу, — которые работали с совершенно удивительными техническими устройствами, механическими мозгами, способными решать наиболее сложные баллистические задачи, задачи алгебры с десятками переменных, задачи, на которые у опытных математиков уходят целые дни. А машина решала их за долю секунды и применяла решение. Так вот, более половины этих ребят выросли в домах, в которых не было ванн и центрального отопления.

— Какой ужас! Каким же непостижимым образом они оставались чистыми и здоровыми, находясь в таких домах?

— Никаким. Не думаю, что смогу описать условия жизни множества людей так, чтобы ты могла себе представить такую жизнь. Мой сокурсник по флотской академии вступил во флот, потому что устал ходить за мулом и пахать. И вот он протопал пятнадцать миль до города босиком и заснул на крыльце почтового отделения. Когда утром появился почтмейстер, этот парень записался на службу. Его выбрали для учебы в академии флота, и он стал одним из самых выдающихся молодых офицеров, экспертом по применению и проектированию такого оборудования, в сравнении с которым бледнеет твоя автоматическая дверь. Но его отец, его мать, его братья и сестры по-прежнему жили в однокомнатной лачуге с земляным полом, грязные, голодные, больные, страдающие от анкилостом и малокровия.

— Зачем же правительство тратило столько ресурсов на машины для авианосцев, в то время как его граждане жили в такой отвратительной нищете?

— Ну, полагаю, у нас было что-то вроде ваших личных и публичных сфер действий, Ди. Жизни этих людей относились к сфере личного действия, а национальная оборона — к сфере публичного.

— Но ведь очевидно, что это одно и то же. Любой правительственный чиновник понимает, что, если люди голодают и болеют, это для всех опасно. Даже с самой эгоистичной точки зрения: если люди болеют, они могут стать очагом эпидемии, и всем известно, что голодный человек не отвечает за свои действия и может сделать что-то опасное.

— У меня нет ответа, Диана. Мы во флоте, конечно, все это понимали, так что людей держали в чистоте, заботились об их здоровье, хорошо кормили, но вряд ли можно сказать, что любой правительственный чиновник естественным образом понимает такие вещи, или люди стали намного мудрее за последние сто пятьдесят лет, или же случилось что-то, что изменило прежнюю точку зрения.

— Не думаю, что мы хоть на каплю умнее, чем люди в твое время. Сомневаюсь, что можно поумнеть за четыре-пять поколений. Но как можно быть такими близорукими, я точно не понимаю.

— Даже согласись чиновник с твоей точкой зрения и захоти он сделать что-то, ему пришлось бы спросить: а откуда мы возьмем на это деньги? И никто ему не ответил бы. Затраты правительства и без того были уже слишком высоки.

— Откуда мы возьмем на это деньги? Ох, Перри, никогда мне не приходилось слышать такие глупости. А откуда вообще берутся деньги? Когда правительство видит, что есть потребность в обмене, само собой, оно создает деньги. У вас же это было, Перри. Вот тут, в изначальной конституции, сказано: Конгресс правомочен чеканить монету и регулировать ценность оной.

— Да, я помню эту фразу. Но в мое время получалось все иначе. Деньги создавались банками — большая часть денег, самая важная их часть.