Каким-то стоном отчаяния вздыхают усталые от вздохов груди толпы вслед за этой горькой молитвой. А страшная телега все скрипит, приближаясь к аналою...

Толпа не хочет глядеть на нее, усиленно молится, глядя на церковь и на аналой. Тут же, в сторонке, стоит и горячо молится рыжий солдатик с красными бровями, и собачка его тут же.

А телега все ближе и ближе скрипит, по сердцу скрипит проклятая ось!

- Не-не, гаспидська шкура! - понукает мортус.

Собачонка с каким-то странным, не то перепуганным, не то радостным, лаем бросается к страшной телеге. Мортус медленно поворачивает к ней свое замаскированное лицо и откидывается назад. Собачонка так и цепляется за телегу. Мортус грозит ей шестом.

- Цыть! Цыть! Бисова цуциня! - кричит мортус. - Не пидходь близко, сдохнешь...

Собачонка начинает визжать от радости и прыгать около ужасной телеги.

- А! Дурна Меланька, пизнала мене... - радостно говорит мортус.

Бежит с испугом и рыжий к телеге с трупами и крестится.

- Забродя! Хохол! Это ты? - нерешительно кричит он издали.

- Та я ж, бачишь.

- Да ты рази жив, братец!

- Та жив же ж, хиба тоби повылазило!..

- Господи! С нами крестная сила! - И рыжий опять крестится. Свят-свят... Да какими судьбами? Ведь тебя, братец, убили, застрелили там...

- Ни, не вбили.

- Как не вбили! Что ты, перекрестись.

Мортус крестится, набожно поднимая свое страшное, черное подобие лица к куполу Василия Блаженного.

- Ах ты, Господи! Да это не нечистая сила. Он крестится. Ах ты, Господи! - диву дается рыжий.

А собачонка, так та совсем с ума сошла от радости: скачет впереди страшной колесницы, лает на лошадь, чуть за морду не хватает, лает на птицу, еле не очумевшую вместе с Москвою, на воздух, скачет на колеса.

- Та возьми ж дурне цуциня, возьми Меланьку, не пускай, а то, дурне, сдохне... Эчь воно яке! Цюцю, иродова дитина! - радуется страшный мортус.

- Да как же, братец ты мой, жив ты остался? - допытывался рыжий, следуя за телегой и боясь подойти к ней. - Ведь тебя застрелили...

- Та ни ж! Москаль погано стриля, не в голову, а в бик попав...

- Ну, да ты ж, чертов сын, умирал, как нас из карантея выпущали. Сказывали, что умрешь.

- Так бачь же ж, не вмер, выкрутився. Не-не-не! - понукал он лошадь, махая багром.

- Ну, а как же ты, братец, попал в черти? Ишь, какая образина! удивился рыжий, глядя на своего бывшего товарища. - Черт чертом, только хвоста недостает.

- Не-не-не! - слышится монотонное понукание.

А тут новая, еще большая толпа молящихся. У аналоя, поставленного среди улицы, стоит старый сгорбленный священник с воздетыми к небу руками. Руки так и падают от усталости и всенародного моления от зари до зари. Из старых очей священника текут слезы и падают на пересохшую чумную. Богом забытую землю. Народ держит в руках зажженные свечи, точно себя самого отпевает. Эти теплящиеся среди бела дня свечи - это так страшно!

А священник беспомощно взывает к небу:

- О еже сохранитися граду сему, и всякому граду, и стране, от глада, губительства, труса, потопа, огня, меча, нашествия иноплеменников, и междоусобной брани, и от мора сего всегубительного, Всемилостиве!.. О ежемилостиву и благоуветливу быти благому и человеколюбивому Богу нашему, отвратити всякий гнев, на ны движимый, и избавити ны от надлежащего и праведного сего прещения, помиловати ны...

"Господи помилуй!", "Господи прости!", "Господи отврати!" - стонет беспомощная толпа.

- Ну, ин сказывай, братец, как тебя в черти произвели, - допытывается рыжий.

- А як!.. Ото як москаль в мене стрилив, я и впав. А вин, бисив москаль, погано стриля, не в голову, а в бик.