Все в ужасе смотрели на страшного покойника. Закинутое навзничь лицо, раздувшееся и почерневшее, с разинутым в предсмертных муках ртом и ощеренными, как у собаки, зубами, казалось, грозило смертью всякому, кто решился бы подойти к сундуку, к этой разверстой, тлетворно дышащей пасти богатства. Один наследник жадно впился глазами в кучи золота и словно окаменел.

Доктор приблизился к мертвецу. Наследник следил за его движением, как бы боясь: вот-вот засунет руку в золото, вот-вот червонцы сами поскачут ему в карман!

Доктор покачал головой.

- Да, язвенные знаки, смерть очевидна... А давно, тетка, занемог он?

- Да третьеводни, батюшка... Помер это кум евоный, Гурьян Деич, перевалкою помре, так наш-то выпросил у хозяюшки его, у кумы, на память жилетку после покойничка, чтобы, значит, новой не покупать, скуп был добре. Да с той-то поры и перемогаться стал. А там как заперся, чтоб, значит, никто к нему не взошел и добра бы его не взял корыстью, с той минутой я и не видала его.

- То-то. Не видала, а поди, чай... - огрызнулся наследник. - Ее бы, ваше благородие, обыскать надоть, да и нору ейную перешарить. Она, поди, тыщи перетаскала, она жила с покойничком-то...

Доктор и офицер посмотрели на нее.

- Жила, жила, кормильцы. Я ему, покойничку-то, за жену законную была, и более за стряпку, хошь он, по скупости, и не велел ничего стряпать, а с лотка кормился больше да у парней у своих, у сидельцев, отымывал, бывало, чтобы невпору не ели, и сам, покойник, съедал.

- Так ты его законная жена? - спросил офицер.

- Законная, батюшка, законная, только не церковная, в церкви не венчана, а гулящий батюшка нас с ним, с покойничком, вокруг святого платка обвел и благословил жить вместе. Оно так-то дешевле обходилось для покойничка.

А покойничек страшно глядел и щерился на всех, как бы продолжая копаться в золоте.

- Да, жила и, поди, тыщи перетаскала, - настаивал на своем наследник.

- Где, батюшка, перетаскать! Я не с ним жила, а в стрелецкой избе. А коли и на ночь к себе меня покойничек, бывало, брал, так запирал с собой на ключ, а утром всю донага обыскивал, чтобы-де чего не утащила.

Доктор приказал позвать мортусов, чтобы вытащить мертвеца, а дом запечатать и поставить к нему караул.

- Как же, ваше благородие, - протестовал наследник, - надоть и сундук запереть да запечатать, да и опись всему составить. У него еще...

Наследник потупился и замолчал. Рысьи глаза его удали на пол, на какую-то железную скобу. Доктор тоже посмотрел на пол: железная скоба обнаруживала, что в этом месте пол подымается.

- А что это, тетка? - спросил он.

- Творило, батюшка, творило.

- Для чего оно?

- Кладовая там, под полом.

- И тоже, видно, сундуки? Деньжищи?

- Сундуки, батюшка. Я их к светлому Христову воскресенью всегда мывывала.

Доктор только развел руками. Офицер нетерпеливо стучал саблей об пол. Слесарь стоял у двери и ожидал заработанного пятака... Напрасно ждал! Пятака ему никто не отдаст.

Вошел мортус с багром. "Тащи его", - распорядился офицер. Мортус зацепил мертвеца крючком за рубаху, гнилая старая тряпка изорвалась. "Старенька добре рубаха-то", - поясняла баба. Зацепили крючком за тело, вонзился крюк в мертвеца, дернули... Нейдет, только страшно откачнулся от сундука, руки не лезут из тяжелого золота... Еще дернули, труп повалился на пол, стукнулся головой, что-то зазвенело, словно кандалы на ногах колодника.

- Что это, цепи на нем? - с ужасом спросил офицер.

- Цепь, батюшка, цепь, - подтвердила баба, пригорюнившись.

- Цепь! Зачем?

- Приковывал себя цепью, батюшка, покойничек к сундуку-то этому. Любимый, сказать бы так, сундук евоный был.

- Зачем же приковывал?

- А все боялся, батюшка, чтобы не украли.