— Но я умер до ее смерти. Погиб в сражении. Мой дух устремился на небо, но по дороге стремление мое замедлилось и наконец совсем остановилось. Тревога за дочь вернула меня обратно на грешную землю. Но во всем остальном я стремился припасть к напитку блаженных и потому повис между земным сводом и небесным, пока стремление дочери ко мне не переросло в ужас и притянуло меня, как магнитом, в этот замок — и в этот момент ее дух вырвался из плоти. Но она не могла меня увидеть, потому что все ее существо перешло в плач, и так было с тех пор всегда.
— Бедная девочка! — мягко сказала Гвен. Корделия заплакала.
— Значит, ее душа была так полна болью, что не смогла освободиться?
— Да, и до сих пор не может. Я уснул, потому что со смертью моей дочурки прекратилось ее стремление ко мне. Она так наполнилась ужасом, что не оставалось места ни для чего другого. Только сейчас я проснулся — и должен каким-то образом помочь своему несчастному ребенку найти покой!
Род скатал одеяло и поманил детей.
— Вставайте. Всем вставать. Теперь это и мое дело.
— Но как же отдых? — возразила Гвен.
— Думаю, нам лучше поспать днем, дорогая. Меньше помех, знаешь ли, — Род снова повернулся к призраку. — Назови негодяя.
В глазах привидения вспыхнули огоньки.
— Граф.
— Но мне казалось, он выпорол сына и заставил его вести себя порядочно. Неужели он сам стал совершать преступления?
— Нет, старый граф умер. Сын же его в свою очередь стал графом — последним графом Фокскорт, последним отпрыском злого рода.
— Злого рода? — Род нахмурился. — Мне казалось, у его отца имелось некоторое представление о морали.
— Истинная правда, но только для того, чтобы подчинить себе рыцарей и добиться, чтобы они выполняли его приказы.
— Ага, — перевел слова призрака на обычную речь Род. — Значит, сын не имел права затаскивать к себе в постель дочерей рыцарей, потому что это была прерогатива отца, а отец подобного не делал, потому что хотел, чтобы рыцари оставались ему верны.
— Да, но сын старого графа не был так предусмотрителен. Дурная кровь обязательно скажется, а в нем она прямо вопила. Все его предки охотились на девушек в своих владениях, то есть там, где сие можно скрыть и не вызвать восстания вассалов. Фокскорты использовали любую возможность для жестокости и эксплуатации. Тем и заслужили свое имя.
— Какое? Фокскорт? — спросил Род. — Но оно звучит совсем не зло.
— Нет, так его переделали крестьяне, и только мы, чьи предки были рыцарями первого графа, помнили его прежнюю форму: соседи дали ему имя, которым он дерзко гордился: Faux Coeur. Разница заключалась во французском звуке «r».
— ЛЖИВОЕ СЕРДЦЕ! Вот оно что, — воскликнул Верховный Чародей.
— Воистину лживое, потому что этот человек готов был дать любую клятву и тут же от нее отказаться. Он смело вел войска в бой, но в самом сражении прятался за спинами своих рыцарей. О, лжив он был не только на словах, но и в делах, красиво говорил, приятно улыбался, а потом совершал самые коварные поступки, по жестокости соперничающие с подлостью. И все его потомки были подобны ему. Но последний граф превзошел всех своих предков. Он даже не снизошел до брака — какое ему было дело до будущего рода Фокскортов? — и всячески совращал женщин. Он был груб, держался чванливо, но говорил медовым голосом, и глупые женщины падали в обморок, когда он приближался к ним.
Род кивнул с пониманием:
— Комбинация животной привлекательности и денег. На служанок очень действует.
— Ты знаешь этот тип?
— Да, но я также заметил, что благородных леди льстивыми речами не проймешь. |