Здесь, во дворе, на свету Банда рассмотрел, что она была уже далеко не девушкой — на вид ей можно было дать даже лет тридцать пять. Это обстоятельство почему-то немного успокоило старшего лейтенанта.

Он отвел ее к себе и усадил за стол, где взводные все еще резались в свою бесконечную «тысячу».

— А елки-палки! Сашка, это что за явление? — даже привстал от удивления Востряков, командир первого взвода, бойцы которого и натворили, кстати, все эти страсти.

— Твои орлы постарались — трынды им, видишь ли, сильно захотелось. Изнасиловали ее всем взводом.

— Ты что, правда, что ли?

— Я там Грушу немного покалечил. И Савельев под арестом. Сдам, на хрен, в прокуратуру, пусть получат свое под завязку, кони страшные. — Бондарович уже почти успокоился, и своей категоричностью и напускной жестокостью сам себе пытался добавить решительности.

— А е-мое!..

В помещении повисла тяжелая гнетущая тишина. Каждый из офицеров хорошо понимал, в какую паршивую историю они все теперь влипли.

От военных следователей хорошего не жди. Затаскают на допросы, на снятие показаний. Затребуют кучу справок, документов, рапортов. Вынесут какое-нибудь частное определение о неполном служебном соответствии и разгильдяйстве, которые проявились в недостаточном контроле над вверенным подразделением…

С другой стороны, «духи», если прознают про этот случай, взлютуются. Кишлак сразу же перестанет быть «замиренным». Сами «хадовцы», союзнички, так сказать, в злейших врагов превратятся.

Блокпост этот самым проклятым местом станет — ни одного дня покоя не будет.

Опять же — за дела такие от начальства благодарности не жди. Мало того, что органы затрахают, так все поощрения, представления, отпуска — все медным тазом для них накроется…

Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, Банда выставил на стол бутылку водки, вскрыл штык-ножом банку говяжьей тушенки, подвинул ее поближе к женщине, положив рядом ложку, и повернул жестянку этикеткой с изображением головы коровы к неожиданной гостье.

— Ешь! Это не свинина, вам, мусульманам, можно, — Бондарович сказал фразу ласково, чтобы она поняла его хотя бы по интонациям голоса.

Затем налил водку в стакан и тоже пододвинул к афганке, но та в ужасе протестующе замахала руками.

— А, елки, забыл! Этого-то продукта тебе твой Аллах не позволяет, — с досады старлей одним махом вылил водку на пол, к общему неудовольствию взводных, дружно потянувших носами запах вылитой жидкости.

— Сашка, на хрена?!

Но Банда только отмахнулся от них.

Женщина несмело взяла ложку, и Бондарович ободряюще ей улыбнулся.

— Ты ешь-ешь, не бойся! Потом ложись, отдохни, — он кивнул на свою койку, знаками, закрыв глаза и ненатурально захрапев, показывая, чего от нее хочет. Затем повернулся к взводным:

— Пошли, пройдемся.

Офицеры поднялись и потянулись к выходу.

— Петр, — остановил Сашка командира второго взвода, лейтенанта Акулика, — ты посиди здесь, с ней, ладно? Поговори с ней спокойно, чтобы не нервничала, не боялась. Постарайся не выпускать ее пока. Пусть успокоится. Я кое-что придумал — так вдруг получится…

— Конечно, посижу. А вы куда?

— Да пойдем с архаровцами востряковскими разбираться. Надо же что-то делать.

Они с Востряковым направились к блиндажу.

У дверей каптерки с автоматом на плече, охраняя Савельева, маячил кто-то из новобранцев. Сашка про себя посетовал, что никак не может запомнить их имена, а ведь ребята уже по неделе в его роте.