Сашка почувствовал, как к горлу подкатывает горький комок слез, и поспешил быстрее хлебнуть вина, с горя даже не почувствовав и не разобрав его вкус.

— А тебя бабушка еще до этого забрала, как только отец пить начал… По материнской линии бабушка. Хорошая была женщина, жалела тебя, на свою пенсию ухитрялась одеть-прокормить… Но тебе, Сашка, не везло — буквально в тот же год и она умерла. Старая была…

Иван Савельевич снова налил себе вина и залпом выпил, шумно вздохнув, будто сбрасывая со своих плеч груз непосильной тяжести.

— Вот такие, брат, пироги… Тебя соседи бабушки к нам привели. Ведь ни родни близкой у тебя — никого! Как-то так получилось. В райсобесе с душой отнеслись — на тебя бабушкин дом оформили и даже книжку ее сберегательную, что там от похорон осталось, на тебя переписали. Триста двадцать четыре рубля сорок семь копеек. За эти годы проценты наросли, так что копейка какая-то уже скопилась… За тебя до восемнадцати лет мы, детдом, отвечаем, опекунами твоими стали… Что там с домом — не знаю, много лет прошло. Но через два года ты будешь его хозяином, если только там что осталось…

Сашка был ошарашен всем услышанным; и единственное, что он в этот момент чувствовал — настоятельную потребность уединиться, обдумать все, что рассказал Иван Савельевич. В голове вдруг зашумело от выпитого вина, и пацан немного заплетающимся языком произнес:

— Спасибо, Иван Савельевич, что все рассказали. Я пойду, ладно?

— Иди-иди… Дежурного воспитателя не бойся, все будет хорошо. А пацанам не рассказывай, откуда запах у тебя. Понял? — уже снова превратился Парфенов в строгого, но справедливого директора.

— Да, конечно… — и Сашка выскользнул в коридор…

Прошло полтора года.

Бондаровича, как лучшего ученика интерната, не только не отправили после восьмого класса в «хобзайню», как называли они между собой ПТУ, но, наоборот, позволили полностью закончить десять классов и даже дали направление в педагогический техникум. Правда, ни поучиться там как следует, ни вступить во владение наследным бабушкиным домом ему так и не удалось — его восемнадцатилетие совпало с осенним призывом в армию.

Он всегда отличался от ровесников статью — и ростом, и шириной плеч, а потому совершенно не удивился, когда в областном военкомате его приписали в команду, отправлявшуюся в учебный десантный полк.

Он даже обрадовался, когда на следующее утро после прибытия в Витебск, в знаменитую учебку, по команде сержантов они переоделись и обтянули свои еще узковатые по-мальчишески груди новыми тельняшками.

Романтика десанта захватила его целиком.

Он с азартом учился складывать парашют и стрелять из автомата, бегать по полосе препятствий и прыгать с парашютной вышки, овладевать азами рукопашного боя и навыками стрельбы из КПВТ или РПГ-7. Он испытал настоящий праздник души во время первого прыжка с самолета, когда парашют еще не раскрылся, и только замирание сердца в груди помогло понять, что ты летишь, а не висишь между небом и землей. А потом рывок — и плавное парение в воздухе, ощущение полета, с которым, наверное, не может сравниться ничто на свете.

Вот только приземлился он в первый раз не совсем удачно — как-то забыл, очарованный кажущейся плавностью спуска, что земля приближается со скоростью пять метров в секунду. Как результат — не правильное приземление и растяжение связки голеностопа, что вылилось в ежедневные наряды по кухне на протяжении полутора недель.