Ученость и
смиренность, простота и лукавство, евангельская мудрость и мудрость греков,
белая и черная магия, всего понемногу процветало здесь, всему было место;
место было как для уединения и покаяния, так и для общительности и
беззаботности; перевес и преобладание того или иного зависели всякий раз от
личности настоятеля и господствующего течения времени. Временами монастырь
славился и посещался благодаря своим заклинателям бесов и знатокам демонов,
временами благодаря своей замечательной музыке, временами благодаря
какому-нибудь святому отцу, совершавшему исцеления и чудеса, временами
благодаря своей щучьей ухе и паштетам из оленьей печенки, каждому в свое
время. И всегда среди множества монахов и учеников, ревностных в благочестии
и равнодушных, постников и чревоугодников, всегда среди многих, что
приходили сюда, жили и умирали, был тот или иной единственный и особенный,
один, которого любили все, или все боялись, один, казавшийся избранным,
один, о котором еще долго говорили, когда современники его бывали забыты.
Вот и теперь в монастыре Мариабронн было двое единственных и особенных,
старый и молодой. Среди многих братьев, наполнявших дортуары, церкви и
классные комнаты, было двое, о которых знал каждый, на которых обращал
внимание любой. То был настоятель Даниил, старший, и воспитанник Нарцисс,
младший, который совсем недавно стал послушником, но благода ря своим особым
дарованиям, против обыкновения, уже использовался в качестве учителя,
особенно в греческом. Оба они, настоятель и послушник, снискали уважение в
монастыре, за ними наблюдали, они вызывали любопытство, ими восхищались, и
им завидовали, а тайно и порочили. Настоятеля любило большинство, у него не
было врагов, он был полон доброты, полон простоты, полон смирения. Лишь
ученые монастыря прибавляли к своей любви нечто от снисходительности; потому
что настоятель Даниил, хотя, быть может, и святой, однако ученым не был. Ему
была свойственна та простота, которая и есть мудрость: но его латынь была
скромной, а по-гречески он вообще не знал.
Те немногие, что при случае слегка посмеивались над простотой
настоятеля, были тем более очарованы Нарциссом, чудо-мальчиком, прекрасным
юношей с изысканным греческим, рыцарски безупречной манерой держаться,
спокойным проникновенным взглядом мыслителя и тонкими, красиво и строго
очерченными губами. За то, что он великолепно владел греческим, его любили
ученые. За то, что был столь благороден и изящен, любили почти все, многие
были в него влюблены. За то, что он был слишком спокоен и сдержан и имел
изысканные ма неры, некоторые его недолюбливали.
Настоятель и послушник, каждый на свой лад, несли судьбу избранного,
по-своему царили, по-своему страдали. Оба чувствовали близость и симпатию
друг к другу более, чем ко всему остальному монастырскому люду; и все-таки
они не искали сближения, все-таки ни один не мог довериться другому. |