— Но как это случилось? — Трудно было допустить, что за несколько часов эта дикая скала в океане могла так ярко зазеленеть.

Арриго посмотрел на нее и улыбнулся.

— Вчера вечером шел дождь. Ночью появилась трава. Но еще до вечера солнце, вероятно, сожжет ее.

Грусть проступила на красивом лице Анны.

— Это могло бы стать метафорой нашей жизни, — сказала она. — Идет дождь, пробивается свежая трава, но только ты вдохнул ее волшебный запах, как она уже превращается в пыль. Пыль и камни, овеваемые ветром Атлантики.

— И все-таки сегодня этот остров наш! — воскликнул Арриго. — Сегодняшний день принадлежит нам. — Он обнял ее и пристально заглянул ей в лицо. — Счастье длится недолго… Когда двое губами, сердцем и всем своим существом говорят друг другу «люблю тебя», еще одна звезда загорается в небе. Когда любовь умирает, звезда эта гаснет. Из смены рождения и смерти возникает биение вселенной, сверкание небесного свода. И пока горят звезды на небе — это значит, что любовь и жизнь побеждают.

— Это ты сам придумал? — спросила Анна, улыбающаяся и взволнованная.

— Нет, — пошутил Арриго, — это результат новейших исследований ученых Массачусетского технологического института. Непонятно, как они раскопали это.

— Говорю тебе, это чудо. — Анна вновь устремила взгляд на зеленый простор равнины. — А ты веришь в чудеса?

— Я прилетаю на какой-то дикий островок поохотиться на тунцов и между одним самолетом и другим встречаю тебя. Разве это не чудо?

Они провели незабываемые дни на этом клочке суши посреди океана, на голой скале с двумя единственными пальмами возле гостиницы и крохотным цветничком под окнами директора.

Бухты на острове были невыразимой красоты, но Анна особенно любила Бурракону, где волны Атлантики вздымались, как пенящиеся валы, и разбивались о берег с ужасающим грохотом. В самом дальнем укромном изгибе бухты, между скалами вулканического происхождения, образовался естественный бассейн длиной метров в тридцать и шириной в шесть, где Анна обычно купалась во время своих кратких пребываний на острове. Во время отлива там оставались заводи, кишащие красными крабами, попавшими в западню.

И в то утро, когда голубизна неба сливалась на горизонте с зеленым морем травы, они отправились туда вдвоем на допотопном гостиничном джипе. Они сбросили с себя все и, обнаженные, плавали среди блестящих ставридок и крабов, точно единственные люди на свете, точно Адам и Ева в этом первобытном раю.

Они мерили время не по часам, а по накалу своих чувств, и поэтому никогда не имели точного понятия о времени. И страшно поразились, когда заметили однажды, вернувшись в гостиницу, что остались ее единственными постояльцами. Самолет из Дакара отбыл, а другой еще не прибыл из Рио.

Стол для завтрака, накрытый в отдельном кабинете рядом с обеденным залом, был украшен белыми и желтыми маргаритками из сильно поредевшего цветника Педро. Со склонностью к сводничеству, свойственной простым душам, Маноло и Рибейра расположили их в форме сердечка, как бы благословляя по-своему этот союз. Тут была старомодная преданность слуг к уважаемым гостям, но и надежда на немалые чаевые. Одно не исключало другого, поскольку не оставалось прочих гостей. Чья-то заботливая рука поставила и пластинку Пресли. «Ты сегодня одна. Ты одна этой ночью…» — запел Элвис в сопровождении оркестра и скрипа заигранной пластинки.

— Значит, они все уже знают? — с удивленным видом сказала Анна.

— На острове шириной в полтора километра трудно что-нибудь утаить, — с улыбкой ответил Арриго.