— А теперь у них есть я и моя сестра Джузеппина. Мне исполнилось шестнадцать лет, ей — пятнадцать.

— Но вы работаете, — заметил священник.

— Слава Богу.

— И уходите на весь день. — Дон Оресте отпил из стакана воды.

Чезаре оперся руками о стол, невольно подражая манере отца.

— С завтрашнего дня Джузеппина не пойдет на работу. Она будет присматривать за братьями.

Дон Оресте поглядел на него недоверчиво: они, и вдвоем-то работая, едва сводили концы с концами, а тут вдруг парень заявляет такое.

— На что вы собираетесь жить? — спросил он.

— Того, что я заработаю, нам хватит на всех. Я обещал матери, что позабочусь о семье, и намерен сдержать свое слово. Любой ценой.

— На один франк и двадцать чентезимо в день не прокормишь такую семью, — предупредил его священник.

— Я не собираюсь всю жизнь работать в прачечной за гроши. Я сказал, что буду работать и зарабатывать достаточно, чтобы содержать всех.

— Лишь бы тебе не пришлось при этом вступить на бесчестный путь, — сказал дон Оресте, предостерегающе подняв палец.

Чезаре взглянул своими светлыми, стальной голубизны глазами в его черные гноящиеся глаза и слегка усмехнулся. Он мог бы ответить, что бесчестием чаще грешат богатые. А если и беднякам приходится иной раз впадать в искушение, то Богу, который всегда милосерден, все-таки легче простить их. Но он избегал долгих разговоров и потому сказал:

— Постараюсь, святой отец, постараюсь!

— Амен, — сказал дон Оресте, склонив голову и перекрестившись.

Странный все-таки парень этот, Чезаре Больдрани. Есть что-то особенное в его взгляде, во всем его поведении. Он вспомнил сказку о гадком утенке, который в конце концов превратился в лебедя. Но лебеди бывают белые, а бывают и черные. Дон Оресте не сомневался в том, что Чезаре однажды превратится в лебедя. Но в белого или черного, этого он не мог предугадать.

— Могу я все же хоть что-нибудь сделать для вас? — спросил он, вставая.

— Нельзя ли помочь нам раздобыть лошадь и шарабан на один день? — сказал Чезаре с обескураживающей простотой, так, словно просил стакан воды.

От неожиданности дон Оресте опустился на стул.

— Лошадь? — спросил он. — Шарабан? Для чего?

— Завтра феррагосто . — Ему казалось, что это достаточная причина, хотя она была и не единственная.

— Значит, лошадь и шарабан нужны, потому что завтра феррагосто? — спросил священник, удивленно подняв брови.

— Я бы хотел отвезти сестер и братьев в церковь Мадонны Караваджо. Мама особенно почитала ее. Нам всем нужно испросить ее милости. Да и выпить воды из освященного источника тоже полезно.

— Не сомневаюсь, — согласился священник. — Но с чего ты взял, что я в силах раздобыть лошадь и шарабан?

— В нашем приходе все новости быстро разносятся.

— Значит, тебе сказали…

— Да, что Тито Соццини… Извините, — поправился он, — что синьор Тито Соццини подарил вам лошадь и шарабан.

— Это не лошадь, а настоящий рысак, — сказал, улыбаясь, священник. — Впрочем, ты и сам это знаешь. Ты ведь заменял у него несколько недель кучера, когда тот заболел.

— Да, я люблю лошадей, — признался Чезаре с улыбкой.

— И знаешь, почему я дам тебе эту лошадь, которая ест мое сено и зерно, но которую сам я ни разу еще не запрягал?

— Потому что вы наш приходский священник.