Над порталом большого старинного здания была надпись, высеченная в камне: КОЛЛЕГИЯ СВЯТОГО СЕРДЦА ИИСУСА. Фасад был не такой строгий, как Чезаре воображал себе, совсем не монастырский. Коллегия Святого Сердца Иисуса, основанная в середине восемнадцатого века как монашеская обитель для девушек из хороших семей, унаследовала в своей архитектуре все признаки той фривольной эпохи. Монахини Святого Сердца руководили здешней школой уже больше века и считали благословением неба, если им удавалось убедить какую-нибудь девушку отказаться от мирской жизни и принять обет. Тяга богатых и знатных девушек к монашеству, что всегда означало престиж и деньги для монастыря, нынче сильно поубавилась, и дела его были в упадке.

Чезаре остановился перед массивной дверью коллегии — рукоятка колокольчика из желтой латуни сверкала, как золотая. Он слегка потянул ее и услышал, как заскользила железная проволока, соединенная с далеким колокольчиком, который отозвался секунду спустя серебристым веселым перезвоном. Прошло с полминуты, пока пожилая монахиня успела перейти от привратницкой к двери. Окошечко открылось, и в нем показалось ее лицо.

— Славен Господь! — произнес Чезаре единственную формулу, которой его научили при встречах со служителями церкви, и снял шляпу.

— Что тебе надо, юноша? — ответил ему надтреснутый старческий голос.

Ясно было, что, раз он пришел, значит, чего-то ему здесь надо, но не мог же он рассказывать историю своей жизни или делиться мыслями, которые терзали его, через окошечко.

— Я бы хотел поговорить с достопочтенной матерью-настоятельницей, — объяснил он.

— Вот как, — сказала старушка не без иронии, показав морщины, которые лучами расходились от углов ее глаз. — Ах, какой прыткий! «Хочу поговорить с матерью-настоятельницей». Ты знаешь, сколько народу хотело бы поговорить с ней? Ты это себе представляешь? — В лице старой монахини было и женское любопытство, и монашеская степенность. — Ты что, знаком с матерью-настоятельницей? — Она говорила с ним так, словно и не собиралась покинуть окошечко и открыть ему дверь.

— Нет, сестра, — признался Чезаре, терпеливо перенося дотошность монахини. — Я незнаком с матерью-настоятельницей.

— Видишь, значит, я была права, — ответила монахиня, все время меняясь в лице в своем театрике-окошечке. — О чем ты хочешь говорить с ней?

— Мне нужно получить у нее некоторые сведения. — Монахиню было нелегко уговорить.

— И ты хотел побеспокоить мать-настоятельницу только для этого? Какие сведения? — спросила она с любопытством, совсем не монашеским.

— Сестра, причина у меня есть, — ответил Чезаре решительным голосом, — но я не могу сказать вам, какая.

— Ах вот как! Посмотрите-ка на него!.. — укорила она, покачивая головой в своем театрике. — А впрочем, подожди-ка минутку! — сказала она, неожиданно захлопнув окошечко.

Прошло несколько тягучих мгновений тишины под солнцем перед темным подъездом. С площади доносились голоса и праздничные звуки, но на площадке перед коллегией не было ни души. Наконец створка двери открылась, и старушка впустила его.

— Ну ты и прыткий, — пробормотала она, медленно обходя вокруг него и обшаривая его любопытным взглядом. — Хочешь видеть мать-настоятельницу, и притом немедленно, а сам даже не договорился о встрече. — Она бормотала это про себя, как бы в раздумье, продолжая внимательно разглядывать его и словно бы ища в лице и фигуре этого парня какое-то давнее воспоминание, которое постепенно обретало в чреде давно забытых событий осязаемо ясную форму.