Чезаре послушался, хотя и чувствовал некоторую неловкость, садясь в присутствии офицера.

— Ты правильно сделал, что поверил моему слову. Надеюсь, ты это сознаешь?

— Да, синьор капитан. — Он приготовился отвечать коротко и вежливо, не вступая в долгий разговор.

— Сигарету? — подвинул ему Казати серебряный портсигар.

— Если вы, синьор капитан, не имеете ничего против, — сказал он, — я бы предпочел свои.

В этой комнате царил давно забытый покой, точно и не было войны. Оба неторопливо закурили, сделали по затяжке и одновременно выпустили дым.

— Налей себе чего хочешь. А мне коньяк, стакан, надеюсь, не разобьешь, — улыбаясь, сказал офицер.

— Мне приходилось работать в остериях. Там я имел дело со стаканами и напитками, — ответил Чезаре.

Чезаре встал и разлил коньяк по бокалам. Они пили и разговаривали, словно знали друг друга давно, но парень главным образом слушал. Ему нравился этот капитан с приятными манерами и аристократической внешностью; нравился спокойный и мужественный тембр его голоса с немного тягучим грассирующим «р», его изящные руки с ухоженными ногтями, их мягкая, лишенная порывистости жестикуляция. Казати держал бокал из дорогого хрусталя, словно это было заурядное стекло, но даже обычное стекло в его руках казалось бы дорогим хрусталем. Его каштановые волосы, гладкие и тщательно расчесанные, оставляли открытым бледный лоб, а тонкий нос, светлые, почти рыжие усы и мягкие губы придавали лицу приятное выражение. На мизинце правой руки он носил золотое кольцо с выгравированным на нем дворянским гербом.

— Я прочел твое личное дело, — сказал ему офицер. — Там написано, что ты круглый сирота, что у тебя есть сестра и трое младших братьев. Ты глава семьи. И несмотря на это, ты пошел на фронт. У тебя что, призвание быть героем?

— Я с 99-го года. Меня призвали, и я пошел. Вот и все.

— Похоже, что ты не все говоришь, — взглянул на него офицер внимательно.

— Как бы то ни было, у меня нет этого, как вы сказали… призвания быть героем.

— Однако дерзости у тебя хоть отбавляй. — Было что-то особенное в этом парне, неуловимое пока для него. — Но я, — продолжал он, — не могу передать военно-полевому суду восемнадцатилетнего сироту, главу семьи, у которого к тому же дерзость героя.

— Я этого не забуду, — сказал Чезаре.

Капитан кивнул и спросил:

— Чем ты занимался в гражданской жизни?

— Работал в большой прачечной.

— Что именно ты делал там?

— Все.

— Все — это ничего, солдат.

— Собирал заказы, организовывал работу, проверял качество, отдавал готовое.

— Значит, ты заправлял этой прачечной?

— Я делал все что мог.

— Образование?

— Шесть классов начальной школы. — Он сказал это с едва заметной гордостью. Многие его сверстники были вообще неграмотными, другие одолели лишь самые первые классы и едва умели читать и писать.

— Ты принят, — сказал капитан, вставая.

— Как принят? — Чезаре видел в нем в этот момент некоего властителя, который возводил в рыцарское звание отличившегося подданного.

— С этого момента ты мой денщик, — объявил тот.

— Но мне было приказано вернуться в часть как можно скорее, — сказал Чезаре. — Значит, я должен явиться.

— Все в порядке. Я уже оформил твой перевод.

Денщик капитана Бенедетто Казати на командном пункте армии, вдали от передовой, от вшей, от грязи, от холода, от крови, от смерти, от вони окопов — в это трудно было сразу поверить.