Что составляет в год — 5500 руб. сер.!!!!

Я нахожу, что с имения в 5500 десят., из коих 3500 совершенно свободны, этот доход слишком мал!!!!

Так как притом имение в упадке, скота нигде нету, и брат получает до 20 000!!!!! — Дяде 76 лет!!!!!! — я решился взять другого управляющего!!!!

…Я сегодня уезжаю в Петербург (где останавливаюсь у Боткина), а в понедельник в Баден… Когда вас ждать? Поклонитесь от меня вашей жене, крепко жму вам руку. Ваш Ив. Тургенев».

Как видите, какое тут, к чёрту, сельское хозяйство, если интеллигента Тургенева Баден-Баден ждёт? И всей работы по хозяйству, по мысли Тургенева, немного — надо найти такого управляющего, чтобы ленивого Тургенева не обманывал!

Лев Толстой тоже был тот ещё сельский хозяин. Вот Фет передаёт рассказ о Льве Николаевиче Толстом его брата, Николая Николаевича:

«На расспросы наши о Льве Николаевиче граф с видимым наслаждением рассказывал о любимом брате: “Левочка, говорил он, усердно ищет сближения с сельским бытом и хозяйством, с которыми, как и все мы, до сих пор знаком поверхностно. Но уж не знаю, какое тут выйдет сближение: Левочка желает все захватить разом, не упуская ничего, даже гимнастики. И вот у него под окном кабинета устроен бар. Конечно, если отбросить предрассудки, с которыми он так враждует, он прав: гимнастика хозяйству не помешает; но староста смотрит на дело несколько иначе: “Придешь, говорит, к барину за приказанием, а барин, зацепившись одною коленкой за жердь, висит в красной куртке головою вниз и раскачивается; волосы отвисли и мотаются, лицо кровью налилось, не то приказания слушать, не то на него дивиться”».

Висеть на турнике вверх ногами и давать распоряжения по хозяйству — это оригинально! Строго говоря, граф Лев Толстой, как следует и из иных эпизодов воспоминаний Фета, мужчина был с приличной придурью. Вот дам длинный эпизод с приглашением графа на охоту на медведя.

«Когда охотники, каждый с двумя заряженными ружьями, были расставлены вдоль поляны, проходившей по изборожденному в шахматном порядке просеками лесу, то им рекомендовали пошире стоптать вокруг себя глубокий снег, чтобы таким образом получить возможно большую свободу движений. Но Лев Николаевич, становясь на указанном месте чуть не по пояс в снег, объявил отаптывание лишним, так как дело состояло в стрелянии в медведя, а не в ратоборстве с ним. В таком соображении граф ограничился поставить свое заряженное ружье к стволу дерева так, чтобы, выпустив своих два выстрела, бросить свое ружье и, протянув руку, схватить мое. Поднятая Осташковым с берлоги громадная медведица не заставила себя долго ждать. …Спокойно прицелясь, Лев Николаевич спустил курок, но, вероятно, промахнулся, так как в клубе дыма увидал перед собою набегающую массу, по которой выстрелил почти в упор и попал пулею в зев, где она завязла между зубами. Отпрянуть в сторону граф не мог, так как неотоптанный снег не давал ему простора, а схватить мое ружье не успел, получивши в грудь сильный толчок, от которого навзничь повалился в снег. Медведица с разбега перескочила через него. …Но в ту же минуту он увидал над головою что-то темное. Это была медведица, которая, мгновенно вернувшись назад, старалась прокусить череп ранившему ее охотнику. Лежащий навзничь, как связанный, в глубоком снегу Толстой мог оказывать только пассивное сопротивление, стараясь по возможности втягивать голову в плечи и подставлять лохматую шапку под зев животного. Быть может, вследствие таких инстинктивных приемов зверь, промахнувшись зубами раза с два, успел только дать одну значительную хватку, прорвав верхними зубами щеку под левым глазом и сорвав нижними всю левую половину кожи со лба. В эту минуту случившийся по близости Осташков с небольшой всегда хворостиной в руке подбежал к медведице и, расставив руки, закричал свое обычное: «Куда ты?!» — услыхав это восклицание, медведица бросилась прочь со всех ног, и ее, как помнится, вновь обошли и добили на другой день».