Сперва Клеменс подумал, что это само лицезрение женщины лишило его дара слова, превратив в живой столб. И только заметив, как оцепенение в глазах заключенного сменяется ужасом, только услышав его приглушенный возглас: "Господи, что она делает?!", Клеменс повернулся к столу. К сожалению, не только он не следил за действиями Рипли, но и она не следила за их разговором. Иначе даже одно уловленное слово - "чужой" - могло ей многое объяснить. Но все ее внимание уходило на другое.

Странными, непонятными движениями она прощупывала девочке грудную клетку: нажимала, постукивала в области ребер, над ключицами, в области диафрагмы.

Быстрым шагом врач подошел к ней. Она была так сосредоточена на своем занятии, что даже не повернулась на стук его обуви о плиты пола, отчетливо раздававшийся в тишине морга.

- Ну, все о'кей? - спросил Клеменс.

- Нет. - Рипли, не разгибаясь, смотрела на него снизу вверх. - Надо сделать вскрытие.

Клеменс не удивился. Он уже ждал подобного предложения.

- Зачем? - спокойно спросил он.

- Я хочу знать, что ее убило.

Врач бросил быстрый взгляд на труп. Что-то в нем было не так как положено. Нет, наоборот, все было именно как положено: у девочки оказались закрыты глаза. А он, по правде сказать, и не вспомнил, что следует опустить веки. Для этого понадобилось женское чутье...

- Я же сказал вам, что она утонула, - произнес Клеменс чуть более мягко, чем намеревался секунду назад.

В зрачках Рипли застыло непоколебимое упорство.

- Я должна увидеть ее внутренности.

- Зачем? - снова переспросил Клеменс. На сей раз он уже не был так спокоен.

- У меня есть причины для этого.

Некоторое время они молчали.

- Может быть, вы поделитесь ими со мной?

Рипли думала недолго. У нее было мало надежды обмануть врача, однако если рассказать ему правду, то он почти со стопроцентной вероятностью решит, что она сошла с ума. К тому же чем меньше людей будет знать правду, тем лучше.

- Возможно... есть вероятность инфекционного заболевания.

- Какого, если не секрет?

Вот она и попалась... Она знала о возможных заболеваниях столько, сколько полагалось лейтенанту космофлота. Этого знания не хватало, чтобы дать правдоподобное объяснение.

- Холера! - ответила Рипли наобум.

Очевидно, это был наихудший из возможных ответов. Врача даже передернуло:

- Что?! Двести лет уже не было отмечено ни единого случая холеры!

У Рипли уже не оставалось ни доводов, ни сил, чтобы спорить.

- Ну, пожалуйста... прошу вас, - прошептала она еле слышно.

И тут, совершенно неожиданно для нее, врач вдруг сдался. Он сам не мог бы сказать, что подействовало на него: убежденность Рипли или холодная логика. В самом деле, наблюдать вскрытие, особенно вскрытие близкого человека, - тяжело. Вдвойне это тяжело для женщины. И втройне - если эта женщина только что встала на ноги после серьезнейшей аварии.

Уж конечно, не для своего удовольствия берет она на себя эту тяжесть.

Клеменс наскоро ополоснул хирургические инструменты, перебрал их, словно любуясь их хищной четкостью. И внезапно одним точным профессиональным движением вспорол детское тело от грудины до лобковой кости. Потом незаметно покосился на Рипли.

Нет, она не упала в обморок - лишь содрогнулась на миг. И врач почувствовал, как с каждой секундой в нем крепнет уважение к этой странной женщине. Но профессиональное чувство взяло верх.

- Вот... - Клеменс пошевелил внутренности скальпелем. - Все в порядке. Ни малейших следов инфекции вообще. И холеры в частности.

- Грудь... - это слово Рипли тоже произнесла еле слышно.

- Что?!

- Вскройте ей грудную клетку.

Врач пожевал губами. Кажется, от его доверчивости требовали слишком многого.

- Послушайте, если вы хоть самую малость знаете о холере, то вам должно быть известно, что в грудной полости ей делать нечего.