Ник Перумов, Вера Камша. Антология «Наше дело правое»
Воевода и ночь
(Вариации на тему А. К. Толстого)
Что ни год - лихолетие,
Что ни враль, то Мессия!
Плачет тысячелетие
По России - Россия!
Выкликает проклятия…
А попробуй, спроси -
Да была ль она, братие,
Эта Русь на Руси?
Эта - с щедрыми нивами,
Эта - в пене сирени,
Где родятся счастливыми
И отходят в смиренье.
Где, как лебеди, девицы,
Где под ласковым небом
Каждый с каждым поделится
Божьим словом и хлебом.
Александр Галич
1. Боярин
Леса под Володимиром горели. Тлели и иссохшие за лето торфяники. Поутру сизый дым казался туманом, сквозь который проступали сухие горячие стены. Солнце катилось по небу красным раскаленным щитом и тонуло в крови, уступая место багровому месяцу. Разразившаяся в Симеонов день гроза сожгла древний дуб на Болотовой горе и снесла крест с колокольни Кронида Великого. Стекавшиеся со всех сторон в Володимир странники рассказывали кто о рожденном в полночь двухголовом жеребенке, кто о поющей петухом курице, кто о седом волке, что средь бела дня вошел в божию церковь и задрал попа с дьячком. И все громче звучал ропот - не жить человеку без головы, а Руси - без государя… И верно, не жить.
- Воля твоя, Степан Никитич, - боярин Богунов потер красные от дыма и бессонных ночей глаза, - тебе и решать, только не тяни! Убивай, так сразу.
- Не могу я, Денис Феодорович, прости! - Воевода князь Алдасьев-Серебряный глядел в пол. В пол, хотя не опускал взора ни пред покойным Кронидом Васильевичем, ни пред палачами его, ни пред горбачом Митиным, что пробудил стыд и дух воинский в отчаявшихся русских. - Не по чину мне венец и не по силам, да и кому я его оставлю? Сам знаешь…
Денис Феодорович знал, как никто иной. Когда Алдасьева схватили по навету Шигорина, не забыли ни про жену его, ни про детей, ни про братьев и племянников. Их смерть не была легкой, но в сравнении с тем, что готовил Кронид Васильевич самому воеводе, казалась милостью.
- Если в стремя ногой да на поганых, я еще пригожусь, - голос защитника Плескова звучал виновато, но твердо, - только не тяни коня на колокольню. Не влезет, а и влезет - толку-то…
- Ты Киевой крови, - в сотый раз напомнил Богунов, уже зная, что за ответ последует.
- Не я один, - отрезал воевода, сутуля богатырские плечи. - Киевичами не один Володимир красен…
- Верно, - подтвердил Богунов, заходясь кашлем. Дым и сушь рвали горло не хуже елового корья, что совали в глотки узникам опричники Завреги. - Прости, княже, воды изопью…
- Зачем же воды? - Все еще гнущие медяки пальцы сомкнулись на ручке изукрашенного чудо-птицами кувшина. - Медовухи испей, а там и обед поспеет…
- Думаешь, сытым отвязчивей стану? - усмехнулся в кольчатую бороду думный боярин. - Не стану, друже, не надейся. Ты на иных Киевичей киваешь, дескать, много их. И впрямь немало, только каковы они? Иоанн Меньшой, сколько б самозванцев на нашу голову ни свалилось, в могиле, Ейский - в монастыре, и хвала Господу! Каморня четырех государей предал и пятого продаст, Мицкой честен, да глуп, Чемесов - младенец, Древецкой - старик, Солонецкие удавятся, а под руку к Волохонским не пойдут, Волохонские в омут сиганут, лишь бы Солонецким не кланяться.
|
