Изменить размер шрифта - +
Все это сопровождалось активным безумием полиции, врачей «Скорой», газетных репортеров и телекамер, ставшим для нее бешеным водоворотом событий. Отец стал ее защитником и спасителем. Даже полицейские в местном отделении полиции побаивались его, когда он возражал против очередного бестактного вопроса. Он обнимал ее в полицейской машине на протяжении всей их дороги из участка домой. На улице перед их домом скопились люди, велосипеды, машины, лица, которых она не узнавала, каждый будто пытался глазами отщипнуть от нее хоть крошку, хоть кусочек, будто она была пришельцем, из космоса, с Марса или Венеры, доставленным исследователями в дом их семьи.

Ее отец объявил репортерам, что она не даст им ни одного интервью, и добился своего, несмотря на атаку, состоящую из банальных вопросов. Рассерженные телерепортеры и газетные журналисты продолжали скапливаться на тротуаре перед их домом. Один раз, выглянув из окна, она узнала некоторых их них. Она их видела по городскому кабельному телевизионному каналу. Никто из домашних ни о чем ее не расспрашивал и не лез в душу. Вроде как она должна была почувствовать себя свободной, расслабиться, но внутри себя, в мыслях она все еще была в заточении, привязанная к креслу.

Каждый выглядел так, будто шепчет. Она слышала такие слова, как «смелость» и «героизм», но сама она не чувствовала ни смелости, ни героизма. Чиф Рирдон из Монумента, соперник ее отца на поле для гольфа, приехал с его любимыми родственниками тетей Джози и дядей Родом, и они присоединились к всеобщему тарараму. Вся ее семья напоминала разворошенный муравейник. Она слышала, как мать со злобой в голосе говорила: «Это место…». «Мы снова переедем», — подумала Джейн, но эти слова уже не имели значения. У нее не было времени подумать, когда они ехали в больницу, где ее должны были проверить, затем в полицейский участок, где надо было отвечать на вопросы и подписывать бумаги, и когда затем возвращались домой в объятья матери: «Лучше отдохни, полежи немного». Но ей не хотелось отдохнуть, прилечь даже на короткое время, ей не хотелось быть одной. Потому что, если она окажется в одиночестве, то снова будет думать. Будет думать о Бадди. Каждый думал, что она еще не отошла от событий, ставших для нее тяжелым испытанием, каждый думал, что она подавлена и шокирована тем, что Майки Лунни сделал с ней, а затем с собой. Но все это время ее ум был занят Бадди — Бадди, который ее предал, Бадди, который все крушил у нее в доме и позже крушил и осквернял все, что было внутри нее. Она его любила, построила вокруг него целый мир и целое будущее, которое должно было ожидать их двоих, вместе.

Для нее это было похоже на домашний арест. Толпа снаружи не расходилась. Чиф Рирдон приехал к ним со своими сочувствиями. «Надо на несколько дней забрать ее отсюда. Пусть пыль осядет», — сказал он, и это прозвучало, как в старом кинофильме из уст уличного хулигана. «Поехали к нам в Монумент. Мы с женой за вами присмотрим».

В результате они уехали в Монумент, стараясь избегать машин репортеров. В мотеле она приняла таблетки, которые привез ей доктор Элисон, и погрузилась в сон, но ей снилась кровь.

Теперь она сидела на краю кровати, слушая звуки, исходящие от спящего Арти и хорошо знакомый храп отца из соседней комнаты. В конце концов, она на самом деле оказалась одна. Со своими мыслями. Она думала о Бадди и даже не полагала, что Майки Лунни таким образом разоблачит Бадди, при всем том, что он ее похитил. Никто не давил на нее и не выглядел подозрительно, предоставив возможность Майки без труда ее схватить. Участие Бадди в этом кошмаре оставалось для всех секретом, которым она ни с кем и никогда не поделится.

Еще перед тем, как покинуть Барнсайд, мать ее спросила: «А как же Бадди?»

Она закачала головой. Не веря своим словам, когда она сказала: «Я позвоню ему позже», — и отвернулась, чтобы не видеть удивления на лице матери.

Быстрый переход