Бедность — один из серьезных факторов риска для благополучия ребенка. Если родители, оставаясь в стрессе из-за постоянной нехватки денег, не находят в себе сил пересмотреть собственную жизнь и начать решать материальный вопрос, велика угроза развития кризиса семьи. Именно поэтому важнейший вектор приложения усилий государства и общества — это семьи с маленькими детьми.

Были такие периоды, когда на весь месяц у нас оставались лишь продуктовые талоны — их мне выдавали в университете как малоимущей семье. На талоны можно было купить в магазине продукты. Но только в одном, конкретном, и там никогда не продавали ни мяса, ни фруктов. Но крупы, макароны и, самое важное, — детское питание там, к счастью, были. Если приходилось покупать молочные смеси на деньги, то моей аспирантской стипендии — пятьсот рублей — хватало ровно на две банки. Нэлле нужна была особенная, гипоаллергенная, без коровьего молока. Две банки — это всего три дня кормлений. Грудное молоко у меня давно пропало: еще когда Нэлле было четыре месяца. Чего только не делала, чтобы его вернуть! Сейчас думаю, причиной был постоянный стресс, который нарушал многие функции организма. О том, что не все в порядке, говорили и вялые, но настойчивые кровотечения, которые длились по нескольку недель кряду.

Я старалась внушить себе, что ничего ужасного не происходит. У многих нищета, усталость, болезни, да еще и квартиры своей нет в отличие от нас — приходится угол искать. А мне сказочно повезло, спасибо дедушке с бабушкой за наследство! И если уж неплохая жизнь — муж, ребенок, квартира, аспирантура — вызывает у меня депрессию, то это вопрос к моему внутреннему устройству. К его абсолютной неправильности. Нужно было рождаться нормальной женщиной, а не эфемерным существом, которому нужна только литература.

В нашей стране отсутствует культура запроса на помощь. Большинство людей не умеют просить о поддержке: боятся выглядеть глупыми, неумелыми, неполноценными. И это высокая зона риска, особенно для семей с маленькими детьми. Культуру помощи — а не осуждения — и запроса на нее необходимо всеми силами развивать.

Нэлла тем временем подрастала, и с каждым месяцем мне становилось все легче. Жизнь по-прежнему вертелась по заведенному расписанию: подъем, завтрак, уборка, прогулка, обед. Но с дочкой становилось все интереснее, она взрослела на глазах. Едва научившись говорить, болтала без умолку, при этом по-своему переделывая любую услышанную от взрослых фразу. Мои наставления за обедом: «Когда я ем, я глух и нем» наш словоохотливый ребенок тут же превращал в нравоучения Денису или бабушке: «Когда я гухо ем, я не агаваиваю».

Нэлла росла наблюдательной, умной, и без устали комментировала все, что наблюдала вокруг себя.

— Дети во дворе дужат за кофеты, — глубокомысленно изрекала она.

— Да? — мне было интересно услышать ее мнение. — И как ты это поняла?

— Им дашь кофету, — объясняла дочка, — они пока жуют, с тобой игают.

— А-а-а-а, — я улыбалась, — интересное наблюдение!

— Мама, купи сосатейных!

Помню и другой разговор. Однажды Нэлла не хотела возвращаться с прогулки домой и приводила мне в пример бегающего вокруг детской площадки дворового щенка.

— Щенек маенький, а куяет! — возмущалась она.

Домой мы все-таки ушли — по расписанию был обед и сон, а у меня два часа работы над диссертацией — но Нэлла еще долго не могла успокоиться и смириться с тем, что ее, уже большую, увели, а маленький щенок остался играть во дворе.