И мы с мужем стали все чаще говорить об усыновлении.

— Нэлла, — как-то вечером я завела с дочкой важный разговор, — а ты знаешь, что такое детский дом?

— Это как детский сад?

Она как раз ходила в подготовительную группу и уже хорошо знала систему. Причем, в отличие от меня — я с детства не переносила это учреждение, где били тапками по попе и вываливали второе прямо в суп, — ей в детском саду с первого дня понравилось. И, нужно сказать, повезло. Воспитатели были хорошими, не обижали. С детьми она дружила. Была заводилой в своей группе: что-то постоянно выдумывала.

— Не совсем, — я старалась подобрать слова, чтобы понятнее объяснить, — из детского дома родители не забирают детей, понимаешь? Не приходят за ними вечером после работы. Не берут домой даже на выходные. Дети живут там день за днем, год за годом. Без мам и пап.

— Ужас какой, — я увидела, как глаза ребенка наполнились страхом, — давай тогда всех к себе заберем!

В тот момент я невероятно гордилась своим ребенком: далеко не каждый готов делить родителей, внимание и дом с другими детьми. Иногда трудности принятия возникают даже с кровными братьями-сестрами.

— Малыш, всех не получится, — я тяжело вздохнула, — таких детей очень много.

— Сколько?

— Официально пишут — около ста двадцати тысяч. Но говорят, в детдомах живет гораздо больше детей.

Нэлла вытаращила на меня глаза, пытаясь представить эту гигантскую цифру. До ста она считала хорошо, а все, что было дальше, сбивало ребенка с толку.

— Все равно им надо помочь! — строго сказала она.

— Конечно, надо, — я обняла ее крепко и прижала к себе, — ты у меня выросла очень добрая. И хорошая.

Маленький ребенок в своей философии жизни следует за родителями. Если у взрослых есть потребность делиться, помогать, то и для ребенка это становится нормой, естественной потребностью.

Так получилось, что мы все вместе, и Денис, и Нэлла, и я, очень хотели помочь — поделиться тем, что успели создать в своей жизни. И, конечно, хотели еще ребенка. Нэлла лет с четырех постоянно просила у нас сестренку или братика. Мы долго обсуждали с Денисом, как лучше поступить. И пришли к тому, что необязательно рожать — тем более, учитывая наш не слишком веселый опыт, — когда столько детей уже родились и живут без родителей. Им всем нужна семья. Моя собственная, глубинная причина, которую я ни с кем не обсуждала, тоже на тот момент никуда не делась — роды для меня по-прежнему были связаны с невыносимым страхом. После роддома он только разросся, усилился. Распространился в принципе на больницы. Любое приближение к стационару вызывало сердцебиение, тошноту и жар в ушах. В тот период жизни я еще не знала, что такие последствия можно и нужно прорабатывать с помощью хорошего психотерапевта. Не понимала, где искать поддержку и по-прежнему не умела обращаться к близким людям за помощью.

Психологическая травма — это вред, нанесенный психическому здоровью человека; стимул той или иной силы извне, который разрушает внутреннюю целостность личности. Причем эти нарушения не видны невооруженным глазом.

Чтобы не впадать в измененные состояния, я просто старалась не думать о родах. Только и всего. Как и многие женщины, перенесшие подобный опыт, занималась вытеснением.

Тем более, жизнь в те годы и без того была до краев наполнена событиями.