— Скорей, Глафира, скорей!.. — засуетился Николай Иванович и принялся расплачиваться. — Ой, ой, какой счет-то наворотили! — воскликнул он, увидав в итоге счета цифру «тридцать восемь».

— Да ведь это, господин, тридцать восемь марок, а не рублей, — заметил швейцар.

— Еще бы за одну-то ночь тридцать восемь рублей! Пьянством и буянством не занимались, вина не пили, сидели только на пиве, да вашей немецкой стряпни поели. Бифштекс-то, брат, был, наверное, из лошадки. Им можно было гвозди в стену вколачивать.

— Что вы, господин… У нас кухня хорошая, провизия первый сорт.

— Какой бы сорт ни был, а тридцать три полтинника за еду и за пиво — ужас как дорого. Ведь комната-то всего пять полтин стоит.

— Нет, месье, за кушанье меньше. Тут в тридцати восьми марках пять марок за комнату, две марки за сервиз…

— Как, и за сервиз у вас берут?

— Везде берут.

— Глаша! Смотри-ка, за сервиз, на котором мы ели, взяли. Ну, немцы!

— Это значит за прислугу, — пояснил швейцар и продолжал: — Четыре марки за меня, что я вчера вечером вашим проводником был, — это значит одиннадцать марок, марку за свечи, марку за лишнюю кровать для вашей супруги…

— Как за лишнюю? Да разве моя супруга лишняя? Глаша! Слышишь? Тебя за лишнюю считают! — воскликнул Николай Иванович.

— Позвольте, господин, позвольте. Комната считается всегда с одной кроватью, а ежели вторая кровать, то и лишняя марка. Итак, вот вам тринадцать марок! Да за омнибус со станции и на станцию четыре марки — семнадцать, стало быть, за суп всего двадцать одну марку, — сосчитал швейцар.

— Фю-ф-фю! — просвистел Николай Иванович. — Тридцать восемь полтин за одну ночь. Ловко, Глаша! Ведь этак тысячи-то рублей далеко не хватит, на которую мы хотели в Париж на выставку съездить и обратно домой приехать.

— Да уж рассчитывайся, рассчитывайся! Чего тут торговаться-то! Все равно не уступят. Сам меня торопил, а теперь бобы разводишь, — сказала Глафира Семеновна.

— Дай поругаться-то за свои деньги. Ах вы, грабители, грабители! А еще говорят, что немецкая жизнь дешевая. Нет, верно, вы об вашей экономии-то только для себя толкуете. Разбойники вы, Франц. Ну, на, получай тридцать восемь полтин и вези на железную дорогу.

Николай Иванович звякнул по столу золотыми монетами.

— Шесть марок вы еще мне на чай обещали, ваше превосходительство, так прикажете тоже получить? — заметил швейцар.

— За что? Ведь сам же ты говоришь, что за тебя четыре марки в счет поставлено.

— Четыре марки наш хотель поставил, а вы мне обещали, чтоб я вас в поезд посадил, чтоб вам не перепутаться. Сначала вы три обещали, а потом опять три.

Николай Иванович вздохнул.

— Ну получай, — сказал он. — А только, бога ради, посади нас в такой поезд, чтоб уж нам не путаться и прямо в Париж ехать без пересадки.

— Такого поезда нет, месье. В Кельне вам все-таки придется пересаживаться во французские вагоны. В Кельн вы приедете вечером, два часа будете сидеть на станции.

— Ну, значит, пиши пропало. Опять перепутаемся! — иронически поклонился Николай Иванович. — Глаша! Слышишь? В каком-то Кельне придется еще пересаживаться.

— Во французские вагоны, так ничего. По-французски я могу разговаривать, французских слов я больше знаю, чем немецких. Да кроме того, у меня в саквояже французский словарь есть, — сказала Глафира Семеновна.

В половине восьмого часа утра супруги поднимались по лестнице в железнодорожный вокзал на Фридрихштрассе.