Когда пламя опало, Перфильев сказал:

    – Лучше уж так, Леша. Лучше чужими руками, чем своими… Быстро, эффективно и безболезненно…

    Каргин кивнул. Говорить ему не хотелось.

    …Минут через двадцать они, все четверо, сидели в шикарном джипе «корвет-континеталь», мчавшемся по дну ущелья, мимо гигантских люков ракетных шахт, ржавеющих подъемников, покосившихся навесов на металлических столбах и черных, похожих на бесконечные змеиные туловища, кабелей. Влад Перфильев – у руля, рядом с ним – бледный, почти бесчувственный Баграм, на заднем сиденье – Каргин и президент Курбанов. Туран-баша молчал; лицо его походило на застывшую маску Локи, [68] коему пришлось усесться на скамью рядом с Одином.

    Джип миновал руины лагеря Вали Габбасова, скользнул в тоннель, освещая мощными фарами дорогу, снова вырвался на божий свет, к речке и домикам Кара-Суука. День еще не клонился к вечеру и был ясным; солнце сияет, в небе ни облачка, горный воздух приятен и свеж, хрустальные воды реки журчат, напевая нескончаемую песню. Всюду, у каждого дома, в садах и во дворах, люди; женщины возятся у летних очагов, мужчины таскают навоз, окапывают деревья, подростки и ребятишки постарше гонят с пастбища скотину, младшие играют, и голоса у них напевные, звонкие. Такие голоса, что заставляют позабыть о грохоте взрывов, о трупах, изрешеченных пулями, и о земле, вспаханной не плугом, а снарядом. При звуках этого щебета что-то всплывает в памяти Каргина – далекое детство в Кушке, и он сам в компании таких же девчонок и мальчишек; счастливое время, когда нет языка, которого не понимаешь, нет узбеков, русских и туранцев, а есть свои и чужие. Свои – это со своей улицы, а чужие – парни с соседней, но, в сущности, и они свои… Кроме, конечно, поганца Каюма, с которым он подрался из-за восьмилетней красавицы Айши…

    Вздохнув, Каргин искоса поглядел на президента. Можно было ставить сотню баксов против туранской таньги, что Саид Саидович не предается воспоминаниям детства, не сожалеет о погибших и даже не мыслит о государственных делах. О чем он думал, было тайной, скрытой в мраке президентского сознания; может быть, о том, что у ближайшего армейского поста джип тормознут, и будет повод прислонить к кирпичной стенке двух злодеев, похитивших туран-башу. А заодно и третьего, чтоб не оставлять свидетелей позора…

    Каргин почесал в затылке и, уставившись в спину Перфильева, спросил:

    – Куда доставить господина президента?

    Молчание.

    – В столичную резиденцию?

    Нет ответа.

    – Может быть, в Карлыгач или в Елэ-Сулар? Природа так успокаивает нервы…

    Опять ни слова. Как-то не клеится у нас разговор, подумал Каргин.

    – Ответьте, господин президент. Мы же не можем высадить вас посреди дороги!

    – Доставьте меня куда угодно.

    – Так, уже лучше. Едем в Армут! Вы не возражаете?

    – Я не хочу разговаривать с вами.

    – Ну отчего же? Как говорится, приятная беседа сокращает путь…

    – Нам не о чем говорить.

    – Это вы так считаете. – Каргин погладил шрам под глазом и усмехнулся. – Я понимаю, понимаю… Вы не привыкли проигрывать, вам кажется, что я чего-то захочу от вас, буду стыдить и упрекать, напомню о беспардонном обмане, потребую контрибуцию и пригрожу ославить в СМИ от Токио и Пекина до самой Калифорнии… Вы ошибаетесь, господин президент.