И происходило это вовсе не от того, что ее сторонились в обществе, наоборот, это она его избегала и даже, кажется, презирала. Дважды ей делали предложение: в первый раз Хранитель Башни – Эдрик Элхалин, а не так давно – ее кузен, Валентин Хастур, тот самый, который приезжал в ее горный замок много лет назад. Он, близкий родственник Хастуров из Тендары и Каркосы, впервые предложил ей выйти за него замуж на второй год ее работы в Башне. Тогда Эрминия отказала, сославшись на слишком недавний срок вдовства. Однажды вечером, на закате лета, через восемнадцать лет после ее появления в городе, он повторил попытку.

Валентин нашел ее в садике городского дома, сидящей на лавке и занятой вышиванием. Ювел лежала у ее ног, но когда он стал приближаться к хозяйке, собака приподняла голову и заворчала.

– Спокойно, спокойно, девочка, – ласково пожурила ее Эрминия. – Пора бы тебе научиться узнавать моего кузена, он бывает здесь достаточно часто. Лежать, Ювел, – строго добавила она, и собака распласталась у ее ног огромной рыжей кучей.

– Приятно знать, что у вас есть такой преданный друг, поскольку других защитников, по‑видимому, не имеется. Если я добьюсь своего, она узнает меня лучше, – заметил Хастур, многозначительно улыбаясь.

Эрминия посмотрела в глубокие серые глаза сидевшего рядом с ней мужчины. Теперь в его волосах проглядывали седые пряди, но в остальном он не изменился. Это был все тот же человек, что оказывал ей поддержку и искреннее расположение уже почти двадцать лет. Она вздохнула.

– Кузен, я, как всегда, очень признательна тебе, но, по‑моему, ты догадываешься, почему я по‑прежнему должна сказать тебе «нет».

– Черт бы меня побрал, если я это знаю, – воскликнул Валентин. – Я предполагаю, что ты не можешь до сих пор горевать о старом герцоге, хотя, вероятно, хочешь, чтобы так считали окружающие.

Ювел потерлась о колени Эрминии и тихо заскулила, требуя внимания. Эрминия рассеянно погладила ее.

– Валентин, ты же знаешь, что ты мне небезразличен, – и это правда, что я больше не горюю по Раскарду, хотя он был прекрасным мужем и добрым отцом моим детям. Но сейчас я не считаю вправе думать о замужестве из‑за сына.

– Во имя Аварры, родственница! – воскликнул Хастур. – Неужели ему можно пожелать чего‑то лучшего, чем матери, вышедшей замуж за Хастура? Ты только подумай, что будет, если он начнет считать себя Хастуром больше, чем Хамерфелом, или если я поклянусь восстановить его положение соответственно титулу и праву на наследство?

– Когда я впервые пришла в Тендару, то доверила тебе свою жизнь и жизнь своего ребенка… – Но Валентин лишь махнул рукой. – И вовлечь тебя в кровавую междоусобицу в ответ на твою доброту было бы, с моей стороны, черной неблагодарностью, – ответила Эрминия.

– Всего лишь родственное одолжение, – сказал он. – Это я в вечном долгу перед тобой, дорогая моя. Но, Эрминия, как ты можешь до сих пор считать эту старую вражду незакрытой, когда в роду Хамерфелов не осталось больше никого, кроме твоего сына, которому был лишь год, когда в горящем замке погибли его отец и вся челядь?

– Тем не менее, пока мой сын не будет восстановлен в законных правах, я не могу вступать в другой брак, – произнесла Эрминия. – Когда я выходила замуж, то поклялась Раскарду, что посвящу жизнь благополучию рода Хамерфелов. От этой клятвы я не отступлюсь, а втягивать других в наши дела не собираюсь.

– Обещание мертвому не имеет силы, – возразил Валентин, скорее убеждая самого себя. – А я – живой и считаю, что ты мне обязана больше, чем мертвому.

Эрминия вызывающе улыбнулась ему:

– Мой дорогой родственник, я действительно очень многим тебе обязана.