Быстро темнело. Был накрыт стол. Все трое уселись за него на балконе. Там я часто обедал с Кристиной. Было так душно и влажно, что гость дышал с явным трудом. Джоралемон произнес длинную молитву. Когда он закончил, Джон произнес: «Аминь», и все принялись за еду. Еда была непривычная для Смита, но очень вкусная. Начали с густого коричневого цвета супа с белыми пятнышками, разбросанными по поверхности. Джон щедро сдобрил его тертым имбирем. Смит, хотя и был знаменитым путешественником, пробовал это блюдо не без колебаний. Тем не менее он нашел его ароматным и приятным на вкус.

- Поваром у меня служит испанец, который принял ислам, - объяснил хозяин, - но готовить этот мерзавец умеет. Правда английские блюда ему не удаются.

Затем принесли целиком зажаренного молочного барашка. Поджаристая золотистая корочка хрустела, но мясо было нежное и сочное. Потом подали огромную карфагенскую пулярку. Оба эти блюда отличались каким-то особым пикантным вкусом. Джон объяснил, что дело здесь в особо приготовленной чесночной приправе. На десерт были поданы великолепные пирожные и печенье, а также пахнущий гвоздикой шоколад в изящных чашечках. Таких прекрасных вин, какие они пили за ужином, Смит еще не пробовал.

Было нестерпимо душно. Смит с которого градом лил пот, ел очень мало. Джоралемон весь ужин просидел молча и почти не прикасался к еде. Зато Джон ел за четверых, без устали осушая свой кубок.

- Он погубит себя чревоугодием, - подумал Смит, глядя на нездоровый цвет его лица и внушительный живот. При этом он испытывал легкую грусть: ведь в Англии Джона Уорда все еще почитали великим героем.

Беседа не очень клеилась. Поначалу хозяин решительно отказался вести разговор о делах на родине, утверждая, что его это не интересует. Вместо этого он принялся обсуждать положение в Средиземноморье, излагая свой план мирного урегулирования в этом районе.

Его план предполагал отделить Венецию от Испании и таким образом добиться давней цели. - обеспечить свободу мореходства на Средиземном море. Джон говорил, казалось, с увлечением, но Смит сомневался в том, так ли уж сильно интересовал его этот вопрос.

Наконец Джон жестом пресытившегося человека швырнул через перила балкона огрызок последнего пирожного и откинулся на спинку своего высокого золоченого тисненой кожи кресла. Это был трофей, захваченный им у испанцев. Кресло жалобно поскрипывало при каждом его движении. На небе появились звезды, и слуги развешивали по стенам корабельные фонари. Я до сих пор помнил их свет, пробивающийся сквозь ветви густых деревьев, на которых висят экзотические плоды! Джон протянул руку к круглому желтому плоду, свисавшему с ветки над балконом.

- Какие же они горькие, - произнес он, - такие же как и земля, на которой растут.

«Вот сейчас он заговорит о том, что его действительно волнует», - подумал гость.

Джон смущенно улыбнулся.

- Не удалось мне обмануть вас, Смит. Вы наверное догадались, как не терпится мне услышать новости из дому. Расскажите же нам, расскажите об Англии, дружище.

И Смит начал свой рассказ. Сначала он поведал о государственных делах, о противодействии, которое вызывала королевская политика. Он сообщил о том, что король помиловал графа Сомерсетского и его жену, и как теперь эта парочка вынуждена жить в уединении в одном из своих поместий. Никто не смеет навещать их, а между собой они живут как кошка с собакой. Сообщил он и о возвышении Вилльерса, и о честолюбии нового фаворита. Потом стал пересказывать столичные сплетни: о выходках Арчи, о спорах между Бэконом и Коком, о том, что тогда-то сказал король, а тогда-то королева. Он говорил больше часа, и когда его красноречие начинало иссякать, Уорд задавал ему все новые вопросы. Джоралемон Сноуд почти не раскрывал рта.