И церковная десятина, и рента — все шло владельцу Тегфана и Глиндери, хозяину ферм и земель, за пределами которых большинство жителей поместья никогда не бывали, графу Уиверну.

Почти все деревенские жители и обитатели ферм на много миль вокруг ходили в маленькую часовню. Она была не только духовным центром общины, но и местом собраний, на которых часто звучали музыка и песни, столь важные для валлийской души. Проповеди его преподобия Майриопа Ллуида всегда были по крайней мере в два раза длиннее проповедей англиканского священника. Проповеди в часовне отличались неизменной зажигательностью, они оказывали почти гипнотическое воздействие на прихожан, которые могли слушать своего пастыря, говори он в два раза дольше. Тот факт, что англиканская служба заканчивалась в течение часа, тогда как служба в часовне часто затягивалась на два, не служил поводом для прихожан сменить веру.

Затем, когда служба заканчивалась, начиналось самое интересное, хотя, разумеется, вслух об этом никто не говорил. В хорошую погоду прихожане собирались на улице перед церковью, а если шел дождь, то толпились на крыльце или у задних скамеек или даже просачивались в классную комнату воскресной школы. На этих собраниях дружески беседовали, обменивались новостями и мнениями, делились сплетнями. Люди, многие из которых жили и работали не покладая рук всю неделю на фермах, слишком удаленных друг от друга и от деревни, чтобы поддерживать какое-то общение, с нетерпением ждали воскресного утра. Это было лучшее утро недели, и все им дорожили.

Глинис Оуэн, служившая судомойкой в Тегфане, за всю жизнь не чувствовала себя такой важной особой, как в это воскресное утро. Этим утром она пришла в часовню и принесла с собой новость, что среди ночи неожиданно явился граф Уиверн и вызвал в доме общий переполох. Сама Глинис пока не видела хозяина, но то, что он приехал, не подвергалось сомнению.

— Хвала Господу, — произнес преподобный Ллуид. Он стоял на верхней ступени каменной лестницы, ведущей на крыльцо, и прощался с расходившимися прихожанами. Священник вознес обе руки к небу, словно давая благословение. — Хвала Господу за то, что довел его до дома целым и невредимым.

С пастырем согласились не все.

— После стольких лет? — сказал Глин Беван, фермер. — И зачем он приехал?

— Прежде граф не очень-то интересовался своим домом, — заметила Гуэн Дирион, жена фермера, обращаясь к Блодуин Дженкинс, державшей лавку рядом с часовней. — Он был рад-радешенек убраться отсюда.

— И ни разу не приехал навестить свою старушку мать, — добавила мисс Дженкинс, кивком приглашая всех присутствующих согласиться с ее замечанием, — пока она не оказалась в деревянном ящике. Но тогда уже было поздно.

— Герейнт Пендерин. — Шорник Илий Харрис сплюнул на грязную дорогу, возможно, забыв на секунду, что на нем его лучший костюм и, следовательно, вести себя нужно подобающим образом. — Явился сюда не иначе как для того, чтобы выставиться перед нами своими расчудесными английскими фраками, распрекрасными английскими манерами и настоящим английским выговором. Будет строить из себя хозяина. Противно до тошноты.

— Илий, — с упреком произнесла миссис Харрис, бросив робкий взгляд на священника.

— Как сказалось, так и сказал, женщина, — буркнул Илий, чуть пристыжено и в то же время с вызовом.

— Пендерин, — заговорил Ивор Дейвис, бондарь. — Тот самый, который разбил сердце своей матери, как сказала Блодуин, и которому на нас наплевать. Наглость — вот как это называется. Приехал, чтобы помыкать нами.

— По правде говоря, справедливости ради мы тоже не очень хорошо обращались с его матерью много лет, — сказала миссис Олуэн Харрис, для которой честность была превыше всего, при этом она кивнула остальным женщинам в знак того, что ждет от них подтверждения.