– Мы почти на месте, Фибби, мой мальчик, – сказал Тарвин, натягивая узду и глядя при свете звезд на чудовищный предмет. – Мы подойдем как можно ближе и потом будем ждать дня, чтобы взобраться на него.

Они спустились по склону, покрытому острыми камнями и спящими козами. Дорога круто повернула влево и пошла параллельно судну. Тарвин заставил Фибби идти напролом, и добрый конь беспомощно застрял на покрытой хворостинником местности, перерезанной и изрытой дождями так, что образовалась целая сеть шестифутовых рвов и колдобин.

Фибби остановился и фыркнул в отчаянии. Тарвин сжалился над ним и, привязав его к дереву, посоветовал подумать о своих грехах до завтрака, а сам спустился с его спины в сухую, пыльную впадину. Через десять шагов он очутился в кустарнике, который царапал его лоб, всаживал иглы в его куртку и охватывал его колени по мере того, как он подымался по все более крутому склону.

В конце концов Тарвин пополз на четвереньках, перепачкавшись с головы до ног; его с трудом можно было отличить от диких свиней, которые проходили, словно тени аспидного цвета, через чащи роз по пути к месту отдыха. Тарвин, слишком погруженный в свое дело, не слышал их рева и, извиваясь, взбирался на склон, хватаясь за корни с такой силой, как будто хотел вырвать Наулаку из недр земли, и ругаясь на каждом шагу. Когда он остановился, чтобы отереть пот с лица, он убедился, – скорее посредством осязания, чем зрения, – что стоит на коленях перед подножием стены, подымавшейся высоко к звездам. Фибби печально ржал внизу, в роще.

– Твое дело сторона, Фибби, – задыхаясь, проговорил Тарвин, выплевывая былинки сухой травы, – тебе не надо быть здесь. Тебе не надо было приходить сюда сегодня ночью, – проговорил он, безнадежно смотря вверх на стену и тихо свистя в ответ на крик совы над его головой.

Он стал пробираться между тропинкой у подножия горы и кустами, росшими около нее, опираясь одной рукой на огромные отесанные камни, а другую держа перед лицом. Семя фигового дерева попало между двумя огромными плитами, теперь здесь выросло большое, сучковатое дерево, которое извивалось между щелями и раздвигало камни. Тарвин раздумывал было, не влезть ли на нижнюю ветку, но, пройдя несколько шагов, увидел в стене – несмотря на ее двадцать футов толщины – трещину сверху донизу, через которую мог пройти авангард целой армии.

– Похоже на них, чрезвычайно похоже на них! – задумчиво проговорил он. – Я должен был ожидать этого. Выстроить стену в шестьдесят футов высоты и сделать в ней дыру в восемьдесят! Наулака, вероятно, висит на каком-нибудь кусте, или ею играет ребенок, а я… я не могу добыть ее!

Он нырнул в отверстие и очутился среди повалившихся колонн, каменных плит, сломанных дверных притолок, разрушенных могил и услышал низкое, глухое шипение почти под самыми своими сапогами для верховой езды. Ни одного человека, рожденного от женщины, не нужно обучать узнавать голос змеи.

Тарвин вскочил и остановился. Ржание Фибби доносилось едва слышно. Предрассветный ветер дул через отверстие в стене, и Тарвин с глубоким вздохом облегчения отер лоб.