– Я ему все время говорю, что любить мне некого, но он мне не верит, – объяснила она, повернувшись ко мне так, словно я модератор дискуссии.

– Как так некого? – ответил ее отец, тоже повернувшись ко мне. – У нее всегда кто-то есть. Каждый раз, когда я звоню, у нее кто-то есть.

– И тем не менее некого. Мой отец не понимает, – вздохнула она, почувствовав, что я с большей вероятностью приму ее сторону. – У меня уже есть все то, что эти мужчины могут мне предложить. И либо они не заслуживают всего того, что хотят, либо я не способна им этого дать. Вот что грустно-то.

– Странно, – сказал я.

– Почему странно?

Она сидела рядом со мной, поодаль от отца.

– Потому что со мной все наоборот. Сейчас во мне очень мало такого, что кому-нибудь могло бы приглянуться, и я даже не знаю, как сформулировать то, чего сам хочу. Но все это ты уже знаешь.

Некоторое время она просто смотрела на меня.

– Может, знаю, а может, и нет, – сказала она, имея в виду: «Я в ваши игры не играю». Она понимала, прекрасно понимала, что я делаю, задолго до того, как я сам это понял.

– Может, знаешь, а может, и нет, – передразнил ее отец. – Ты прекрасно умеешь находить парадоксы и, выудив один из мешка простых суждений о мире, считаешь, что нашла ответ. Но парадокс никогда не является ответом, это просто фрагмент правды, тень смысла, не стоящая на ногах. Однако я уверен, что наш гость пришел сюда не затем, чтобы выслушивать, как мы препираемся. Простите нас за эту семейную недомолвку.

Мы наблюдали, как Миранда переворачивает неаполитанский кофейник, прикрыв его носик кухонным полотенцем, чтобы не разбрызгать кофе. И отец, и дочь пили его без сахара, но дочь вдруг сообразила, что мне он, возможно, нужен, и, не спросив, бросилась на кухню за сахарницей.

Обычно я тоже пил кофе без сахара, но меня так тронул ее жест, что я положил себе ложечку. Потом, правда, задался вопросом, зачем я так поступил, если мог легко отказаться.

Мы выпили кофе в тишине. После я встал:

– Мне, наверное, пора в отель, просмотреть записи перед сегодняшней лекцией.

Она не удержалась:

– Тебе что, в самом деле нужно просмотреть записи? Разве ты не читал эту лекцию уже несколько раз?

– Я всегда боюсь потерять нить рассуждений.

– Не могу себе представить, Сэми, как ты теряешь нить рассуждений.

– Если бы ты только знала, что происходит в моей голове.

– О, расскажи, прошу, – парировала она с некоторой шаловливостью, которая меня удивила. – Я думала прийти на твою сегодняшнюю лекцию – если ты меня, конечно, приглашаешь.

– Разумеется, приглашаю. И твоего отца тоже.

– Отца? – переспросила она. – Он едва ли покидает дом.

– Почему это? – возразил отец. – Откуда тебе знать, что я делаю, когда тебя здесь нет?

Она не стала отвечать, а сразу же пошла на кухню и вернулась с тарелкой, на которой лежала разрезанная на четвертинки хурма. Миранда сказала, что две другие хурмы еще не дозрели; потом ушла с террасы и вернулась с миской грецких орехов. Возможно, так она пыталась еще ненадолго меня задержать. Ее отец взял из миски один орех. Миранда тоже и выудила щипцы, закопанные на дне. Отцу щипцы не понадобились, он расколол грецкий орех руками.

– Терпеть не могу, когда ты так делаешь, – сказала Миранда.