– Как – так? – И он расколол еще один орех, убрал скорлупу и протянул мне съедобную сердцевину.

Я был заинтригован.

– Как вы это делаете? – спросил я.

– Легко, – ответил он. – Не нужно задействовать кулак, только указательный палец: положите его на шов между двумя половинками, вот так, а другой рукой сильно по нему постучите. Вуаля! – воскликнул он и на этот раз протянул ядрышко дочери. – Попробуйте. – Он вручил мне целый орех. И, конечно, я точно так же сумел его расколоть. – Век живи, век учись, – улыбнулся он. – А теперь я должен вернуться к своему пилоту, – добавил он, встал, задвинул стул под стол и ушел с террасы.

– В туалет, – объяснила Миранда и, подскочив, сразу же пошла на кухню. Я поднялся, последовал за ней и, точно не зная, нужна ли ей моя помощь, встал на пороге, наблюдая, как она поочередно споласкивает блюда, а потом слишком торопливо ставит их одно на другое рядом с раковиной. После Миранда попросила помочь засунуть блюда в посудомойку, а сама наполнила чугунную сковородку кипящей водой и крупной солью и начала энергично ее оттирать, как будто ужасно злилась на кусок сгоревшей рыбьей кожи, приставший к боку сковородки и никак не поддававшийся ершику. Она что, расстроена? Однако, когда дело дошло до хрустальных бокалов, Миранда действовала мягче и деликатнее, словно бы их возраст и округлая форма ее успокаивали, нравились ей и требовали внимательного и почтительного отношения. Значит, все-таки не сердится. Споласкивание заняло несколько минут. Когда она закончила, я заметил, что ее ладони и пальцы стали ярко-розовыми, почти пунцовыми. Руки у нее были красивые. Она поглядела на меня, вытирая их маленьким кухонным полотенцем, висевшим на ручке холодильника: этим же полотенцем она прикрывала носик кофеварки, чтобы не расплескать кофе. Не произнеся ни слова, Миранда выдавила крем из бутылочки с дозатором, которая стояла возле раковины, и намазала ладони.

– У тебя красивые руки.

Она не ответила. И после паузы только повторила:

– У меня красивые руки, – то ли передразнивая меня, то ли спрашивая, зачем я это сказал.

– Ты не красишь ногти, – добавил я.

– Знаю.

Я опять не мог понять: извиняется она за то, что не пользуется лаком, или просит не лезть не в свое дело? Я-то всего лишь хотел заметить, что она отличается от множества женщин своего возраста, которые красят ногти в самые разные цвета. Но ведь она наверняка об этом знает и не нуждается в напоминаниях. Совсем я не умею разговаривать с девушками.

Закончив дела на кухне, Миранда вернулась в столовую, а потом направилась в гостиную за нашими куртками. Я последовал за ней, и тогда она спросила меня, что я сегодня буду читать.

– Книгу о Фотии, – сказал я, – древнем византийском патриархе, который составил ценнейший каталог прочитанных им книг, названный «Мириобиблион», что значит «десять тысяч книг». Без его труда мы бы никогда не узнали о существовании этих книг – ведь столь многие из них исчезли без следа.

Ей со мной скучно? Возможно, просматривая нераспечатанные письма на журнальном столике, она меня даже не слушала.

– Так вот, значит, чем ты отгораживаешься от жизни – десятью тысячами книг?

Мне нравился такой насмешливый юмор, особенно в устах девушки, которая, несмотря на весьма ощутимую в поезде пресыщенность миром, возможно, все-таки предпочитает камеры, мотоциклы, кожаные куртки, виндсерфинг и стройных молодых людей, способных заниматься любовью по меньшей мере трижды за ночь.

– Я стольким отгораживаюсь от жизни, ты бы знала… – добавил я. – Но тебе, наверное, этого не понять.