Пол спросил, почему я смеюсь.

– Я, наверное, счастлив, – сказал я. – Или выпил слишком много просекко.

– Я тоже.

Мы втроем рассмеялись.

Я помнил, что после «Ариозо» и хоральной прелюдии, после бесчисленных тостов и всего выпитого просекко, наступил неловкий момент, когда я помогал Эрике найти ее кардиган в гостевой комнате. Двое из гостей уже ушли, остальные собрались в прихожей и ждали. Мы были в комнате одни, и я признался ей, как счастлив, что она пришла. Я мог бы даже продлить повисшую между нами паузу; я чувствовал, что ей неловко, но что она не станет возражать против еще нескольких секунд этой неловкости. Однако все же решил не усугублять положение дел и просто поцеловал ее на прощание – только не в щеку, а в голую шею. Я улыбнулся, и она улыбнулась в ответ. Моя улыбка выражала извинение, а ее – терпение.

Я хотел на прощание пожать Полу руку, но он обнял меня прежде, чем моя рука коснулась его. Мне было приятно дотронуться до его лопаток. Потом он расцеловал меня в обе щеки. Его бойфренд тоже.

Меня охватили радость, волнение и смятение. Я стоял у двери и смотрел, как все четверо идут прочь по коридору. Я больше никогда их не увижу.

Чего я от них хотел? Хотел, чтобы они понравились друг другу, а я бы присел, выпил еще просекко и решил, присоединиться мне к ним или нет? Или они оба мне нравились и я не мог решить, кого хочу больше? А может, я не хотел никого из них, но убеждал себя в обратном, поскольку иначе мне пришлось бы взглянуть на свою жизнь и увидеть огромные безрадостные кратеры, оставленные той надломленной любовью, от которой я сбежал и о которой рассказал им этим вечером.

Миколь и ее подруга Карен убирались на кухне. Я попросил их оставить посуду в покое. Карен без обиняков напомнила мне, что ей хотелось бы снова со мной поговорить.

– Может быть, как-нибудь в ближайшее время? – предложила она.

– Сразу после переезда, – сказал я. Я соврал.

Миколь проводила ее до лифта, а потом вернулась; она хотела прибраться перед сном. Я сказал ей не беспокоиться об уборке.

– Хороший вечер, – заметила она.

– Очень хороший.

– И кто же были эти двое?

– Дети.

Она понимающе мне улыбнулась.

– Я пойду спать, а ты?

Я сказал, что приберусь и тоже пойду спать.

Потом, не торопясь, сложил пластиковые тарелки в два мешка для мусора, в какие мы паковали вещи, и уже собирался выключить свет в гостиной, как вдруг на столике рядом с единственной оставшейся в квартире пепельницей обнаружил пачку сигарет, по всей видимости, забытых Карен. Я достал из пачки сигарету, выключил свет, поставил пепельницу рядом с собой на больше не принадлежавший нам старый диван, закинул ноги на один из четырех стульев, которые достанутся новым хозяевам, и задумался об «Ариозо»: я помнил, как слушал его много лет назад. Потом в полутемной гостиной я выглянул в окно и увидел полную луну. Боже мой, какой же она была красивой! И чем больше я на нее смотрел, тем больше мне хотелось с ней поговорить.

«Я не изменил твою жизнь, да?» – говорит старый добрый Иоганн-Себастьян.

«Боюсь, что нет».

«А почему нет?»

«Музыка не дает ответов на вопросы, которые я не знаю, как задать. Она не говорит мне, чего я хочу. Она напоминает, что я, вероятно, по-прежнему влюблен, однако сам я уже не уверен, что понимаю значение этого слова. Я все время вспоминаю людей из прошлого, хотя большинству из них причинил боль, а не доставил радость.