К тому моменту Шейх уже залил царапину клеем и пытался оттереть запекшуюся кровь. Гнус солнце не любил и разлетелся, зато вылезли оводы, кружили над людьми и жалили. Рэмбо, скинув куртку с рубахой, остался в одной майке и, не обращая ни на что внимания, наворачивал тушенку из банки, вовсю орудуя пластиковой вилкой. На плечах перекатывались мышцы.

Хоббит, съев бутерброд, глядел на наемника почему-то со смесью любопытства и тоски. Наконец покачал головой и спросил:

– Ладно там, всякие Браты и Тармаши, но ты, Рэмбо… Ты же, блин, Шекспира цитируешь, я же узнал, да, не удивляйся, я ведь тоже когда-то… А, неважно теперь. Так скажи: зачем оно тебе все надо? – проводник обвел молчаливые просторы широким жестом. – Вот это все? Ты же, можно сказать, как оказалось, интеллигент, языки знаешь.

Рэмбо неторопливо прожевал и ответил:

– Английский, немецкий и немного китайский. – Он вымазал банку куском хлеба и отправил его в рот. – Судимый я, а зэка на работу брать, да к тому же неадекватного… Я, понимаешь ли, псих. Жену убил во время развода прямо в зале суда. Потом нанял адвоката, присудили три года условно и признали невменяемым. И знаешь, не жалею ни капельки, такая тварь была! Нет, серьезно, бывают иногда такие женщины – ну полные стервы. Я человечество, можно сказать, от нее спас.

– Ты – псих? Ты ж спокойный, как танк.

Рэмбо криво усмехнулся:

– А ты меня разозли – увидишь. Я просто запрещаю себе психовать, но иногда все же срываюсь.

– Ладно, собирайтесь, – приказал Шейх. – Движемся в Икшу, там можем догнать группу Астрахана.

В пути Хоббит рассказывал про искажения и тварей Сектора. Хрустела под ногами опавшая хвоя, припекало, и пот лил градом, а куртку никто снять не решался – комары. Прислушиваясь, принюхиваясь к лесу Сектора, Шейх делал маленькие открытия: если исчезают комары, значит, близка опасность, стихает ветер – тоже опасность, пахнет странно – остановись, подожди. С каждым шагом он все лучше понимал лес, растворялся в нем, забывая о своей цели.

Вспомнил он о ней, только когда выбрались на дорогу – размытую дождями раздолбанную двухполоску. Асфальт местами треснул, местами его вздыбили корни – лес заявлял свои права. Иногда засыпанная хвоей и листьями дорога просматривалась лишь по колеям, пробитым телегами местных.

– Вот так исчезнут люди, – философствовал Хоббит – Пятьдесят лет – и ничего не останется. Ни-че-го. Скажи, начальник, – обратился он к Шейху, – неужели тебе не хочется понять Сектор? Это ж все равно, что познать суть вещей! Приходишь сюда – и ты больше не одинок.

– По-моему, завелось в Секторе новое искажение, – проговорил Шейх задумчиво. – Называется «трындец», ты в нее влип и растрынделся.

Хоббит махнул рукой. Рэмбо скупо улыбнулся.

Когда они выбрались из леса и подошли к заброшенному поселку, ощущение единения исчезло. Здесь пахло тленом. Не пахло даже – в воздухе витал дух смерти. Рэмбо тоже это чувствовал и крутил головой, выискивая опасность. Причина тревожных ощущений крылась в проржавевших до дыр покосившихся заборах, в придорожных домишках с выбитыми стеклами, из окон которых лез бурьян, а на присыпанных листьями крышах поселились мох и молодые деревца. Тревога ощущалась в накренившихся столбах с оборванными проводами, в некогда роскошных коттеджах с выцветшими крышами и покореженным металлопластиком. Скрипели, ныли, стонали сотни петель, хлопали калитки: «Уходи, человек, тебе здесь не рады. Мы освободились от твоей власти, ты здесь найдешь только смерть! Только смерть!»

Они прошли будку охранника на въезде, покосившийся шлагбаум.