Полковник подмигнул, бросил косой взгляд на сверкающую и позвякивающую, как новогодняя елка, жену:

– Поехали! Там на капоте можно еще коньячку накатить…

– Еще чего? – возмутилась полковничиха. – Сколько можно?

– А что?! – загромыхал обиженный Котельников. – У нас же юбилей!

– Да у тебя каждый день юбилей! То встреча, то проводы, то звание, то пенсия…

Пока супруги выясняли отношения, профессор Носков скромно помалкивал. Коньяк на капоте его не интересовал. А что интересовало, то он уже практически получил. Трансфер, как нынче модно говорить. И совершенно бесплатно, если не считать платой восхвалений по пути великолепной машины и замечательного водителя.

И действительно, оба своих интереса верный адепт марксизма-ленинизма поимел полностью. В половине первого ночи роскошный черный джип доставил его прямо к подъезду вместе с портфелем, набитым экспроприированными продуктами.

– Всех благ! Здоровья, успехов, радостей! – благословил доцент на прощание хмурую чету Котельниковых. И радостно подмигнул сам себе. Трансфер он тоже экспроприировал.

Лифт, каналья, не работал. Тут уже никакая задушевная беседа не поможет, пришлось тащить тяжеленный портфель на восьмой этаж пешком. Задыхаясь, доцент вошел в свою аскетичную, с порыжевшим линолеумом и старомодными бумажными обоями «полуторку», где его никто не ждал. Запер хлипкую дверь на два замка, раздевшись, бережно убрал костюм в одежный шкаф без дверцы.

Говорите, Ульянов-Ленин на чужбине швейцарской?… Так ведь там, на чужбине, он был не один – Надежда Константиновна борщи варила да «Задачи левых циммервальдистов» корректировала, а еще теща, схороненная позже в Берне… Теща – это, конечно, сомнительное преимущество. И все-таки…

Иван же Семенович был совсем один. Про первую свою жену он вспоминать не любил – ошибка юности, мещанское болото, бредовые письма в местком с чудовищными грамматическими ошибками:

«…я счетала, что званье кандидата исторических наук в нашей Советцкой стране обязывает человека быть моральным человеком, а не скотом, и не зажематься с студентками в классах, вместо того, что бы увожать свою сопственную жену…»

Второй жены, равно как и третьей, у Ивана Семеновича не было. Борщи себе варил он сам, но плохо. В квартире месяцами не убирал, поскольку ему опротивел царивший в той семье мещанский культ чистоты.

Он разгрузил портфель в девственно-пустой «Саратов» с облупленной эмалью и жестким растрескавшимся уплотнителем. Разложил по баночкам селедку, картошку, пельмени. Полторы отбивные сложил в эмалированную миску, туда же устроил шесть кусочков полукопченой колбасы и накрыл крышкой. Пирожные засунул в один полиэтиленовый пакет, фрукты – в другой. Прикинул, что если не излишествовать, то еды хватит на два дня. Ну, на два с половиной… А юбилей Историко-архивного института только в пятницу. Э-э-х, товарищи! Были бы вы настоящими рыцарями без страха и упрека…

По-старчески кряхтя, Носков ополоснул лицо над гулкой жестяной, родом из застойных 70-х, раковиной с присохшими седыми волосками и застывшими остатками пены для бритья. Потом прошел на рабочее место.

На письменном столе всегда безупречный порядок. Справа – нацеленные в окно ручка и остро отточенный карандаш, слева – стопка сероватой бумаги и карточки из глянцевого оранжевого картона с цифирным узором, на которых в стародавние времена набивали программы для ЭВМ.

Иван Семенович взглянул на часы, возбужденно «умыл» над столом сухонькие ручки.