|
– Старший брат твой, Лю Кан, удалец отчаянной храбрости, не раз и не два сразившийся за обездоленных. Лю Кан покраснел. – Зачем ты смущаешь меня, старший брат Лян? Заслуги мои ничтожны, отвага еле тлеет. – Ну! Ну же, брат Лю! Полно! – хлопнул его по плечу предводитель разбойников. – Не ты ли в одиночку сразил того свирепого кабана, что уже изжарился у нашего очага? Пожалуйте на пир! И вы, гости дорогие! Лян широким жестом пригласил всех к очагу, где стараниями разбойников были расстелены циновки. На иные из них поставили широкие бронзовые блюда, где зеленели овощи, золотилась жареная рыба, радовала глаз прочая мелкая снедь и шипело, исходя жиром, горячее кабанье мясо, которое огромным ножом нарезал крупными ломтями прямо с туши, не снимая ее с вертела, Кун Разящая Секира. – А где наше вино? Выпьем же за славную встречу! – воскликнул Лян. Четверо приволокли вино в огромном глиняном жбане. Сумкин поморщился. Наконец, после долгих церемоний уступания друг другу места все расселись на свободных циновках: во главе – Лян Большой, на правах всеобщего старшего брата и предводителя, по левую руку Лян усадил Чижикова, рядом плюхнулся Сумкин, около него Ника. Котя рухнул на свое место совершенно обессиленный. Его хватило только на то, чтобы не показать охватившей его слабости. Справа от Ляна восседал Кун, ковыряя пальцем в невидимом из за волос ухе, около него сели Лю Бан с Лю Каном и еще один разбойник – видимо, из числа ближайшего окружения предводителя; его представили как Дуна Сокрушителя, выдающегося храбреца и ярого защитника справедливости. Окинув взглядом щуплую фигуру воителя, Чижиков не усмотрел в нем ничего устрашающего. Быть может, Дун сокрушал отнюдь не силой. Остальные члены разбойного сообщества расселись кто куда. По рядам заходили наполняемые из жбана кувшины и глиняные чаши с брагой, понеслись острые, специфические запахи. – Мясо можешь есть смело, оно термически обработано, – шепнул Сумкин, подцепив ближайший ломоть. Котя последовал его примеру. Есть хотелось очень. Лян Большой сунул ему в руки глиняную чашу. В чаше плескалась мутная жидкость, пахнувшая кислятиной. – Я обрел сегодня нового младшего брата! – провозгласил он под одобрительные выкрики собравшихся. – Мой брат Килэки! Клянусь, что узы нашего братства, скрепленного честным поединком, будут нерушимы! И Лян в один присест выхлебал содержимое своей чаши, после чего громогласно рыгнул, утерся кулаком и вопросительно взглянул на Чижикова. – Мой старший брат Лян! – заговорил тот. – Сегодня ты явил настоящую мудрость и благородство. И я счастлив, что теперь у меня есть такой старший брат! Но, молю тебя, не гневайся: вера моя такова, что мне неуместно пить хмельные напитки, ибо тогда лишусь я покровительства тех духов, что хранят меня в долгом пути. – И я тоже, – тут же вставил Сумкин. – И она, – указал он на Нику. Ника кивнула. – Что же, – Лян Большой дернул себя за ухо. – Хоть я и не слышал о подобной вере, но пусть духи хранят тебя, а мы будем веселиться! И выпьем и за себя, и за вас! – воскликнул он, радуясь столь просто найденному выходу. – Эй, где там вино! Лю Бан, которого не защищали духи трезвенники, с удовольствием к своей чаше приложился. Лю Кан не отставал от брата. Разбойничий стан наполнился звуками раскованной трапезы. – Однако, – продолжил развалившийся на циновках Лян, пожирая мясо, – скажите мне, братья мои, и ты, сестра Кэсы, куда вы держите путь и чем мы, поборники справедливости, можем вам помочь? – Мы направляемся в столицу, – сообщил ему Сумкин, по примеру предводителя разбойников дернув себя за ухо. Съеденное мясо повлияло на великого китаеведа самым положительным образом, и он совершенно пришел в себя. |
