– Я смогу притвориться, что мне все равно.

– Это мы уже знаем, – тут же обронил он.

Я опешил. Все это время я думал, что одержал над ним верх, демонстрируя, как легко у меня получается не замечать его в саду, на балконе, на пляже, тогда как он видел меня насквозь и разгадал суть моих жалких, примитивных маневров.

Его признание, которое, казалось, открыло все шлюзы между нами, в то же время пустило ко дну мои воскресшие надежды. И что дальше? Что тут добавить? И что будет в следующий раз, когда мы сделаем вид, что не разговариваем, меж тем не зная наверняка, притворная это холодность или нет?

Мы поговорили еще немного, потом разговор сошел на нет. Теперь, после того как тайное стало явным, речь зашла о пустяках.

– Значит, сюда приходил писáть Моне?

– У нас дома есть книга с чудесными репродукциями здешних мест. Я покажу тебе.

– Да, обязательно покажи.

Он играл роль покровителя. Я это ненавидел.

Лежа в одинаковой позе, опершись на локоть, мы любовались видом.

– Ты счастливчик, – сказал он.

– Ты многого не знаешь.

Я дал ему время поразмыслить над моими словами. Затем, чтобы нарушить тишину, становившуюся невыносимой, я добавил:

– Многое из этого – фикция.

– Что например? Твоя семья?

– В том числе.

– Жить здесь все лето, читать в свое удовольствие, встречаться с теми, кого твой отец впрягает в застольную барщину?

Он опять подшучивал надо мной.

Я усмехнулся. Нет, я не об этом.

Он помолчал секунду.

– Ты имеешь в виду нас?

Я не ответил.           

– Посмотрим…

И прежде чем я успел сообразить, он придвинулся ко мне. Мы были так близко, как никогда, только во сне, или когда он сложил ладони лодочкой, прикуривая мою сигарету. Еще чуть-чуть, и он бы услышал стук моего сердца. Я читал о таком в романах, но прежде не верил в это. Он пристально разглядывал мое лицо, как если бы оно нравилось ему, и он хотел изучить и запомнить его, затем коснулся пальцем моей нижней губы, провел им влево, вправо, обратно, снова и снова, в то время как я лежал, наблюдая за его улыбкой, отмечая со страхом, что сейчас может случиться все, и уже не будет пути назад, что таким образом он спрашивает меня, и пока еще есть возможность сказать нет или потянуть время, обдумать все еще раз, теперь, когда ситуация достигла критической точки – только времени у меня больше не было, потому что он приник к моим губам в теплом, примирительном поцелуе человека, идущего на уступку, но не более, пока не осознал, с какой жадностью я отвечаю ему. Хотел бы я так же, как он, уметь рассчитывать силу своего поцелуя. Но страсть служит надежным прикрытием, и в тот момент на уступе Моне, пытаясь спрятаться за этим поцелуем, не менее отчаянно я хотел забыться, раствориться в нем.

– Теперь лучше? – спросил он после.

Вместо ответа я приблизил к нему лицо и снова поцеловал его, почти грубо, не потому, что меня переполняла страсть или из-за того, что его поцелую не хватало настойчивости, которой я ждал – просто я не был уверен, что наш поцелуй открыл мне что-либо относительно меня самого. Я даже не был уверен, так ли мне понравилось, как я ожидал, и поэтому должен был проверить еще раз, словно сделанная проба сама по себе нуждалась в проверке. Мои мысли приняли прозаический оборот. К чему столько отрицания? заметит почитатель Фрейда. Я попытался заглушить сомнения еще более яростным поцелуем. Мне не нужны были ни страсть, ни наслаждение. Возможно даже, не нужны доказательства.