|
Не знаю, что со мной случилось в тот момент, когда я смотрел на него, но я вдруг ощутил острое желание разрыдаться. И вместо того, чтобы побороть слезы, как и в случае с оргазмом, я не стал сдерживаться, как будто тоже хотел показать ему что-то очень личное. Я потянулся к нему и уткнулся в его плечо, заглушая всхлипы. Я плакал, потому что никто посторонний никогда не был так щедр ко мне, не заходил так далеко ради меня, даже Анкизе, который однажды рассек мою ступню и стал высасывать и сплевывать яд скорпиона. Я плакал, потому что никогда не испытывал такой благодарности и не знал другого способа выразить ее. Я плакал из-за злых помыслов, которые вынашивал против него этим утром. И из-за прошлой ночи, потому что, к лучшему или к худшему, ее уже не вернешь, и теперь пришло время показать ему, что он был прав, что все не так просто, что это уже далеко не игра, и что если мы впутались в это, теперь уже поздно отступать – плакал, потому что что-то свершалось, и я понятия не имел, что.
– Что бы ни произошло между нами, Элио, я хочу, чтобы ты знал. Не говори, что не знал. Он все еще жевал. Случись это в пылу страсти – одно дело. Но здесь было совершенно иное. Он уносил меня с собой. Его слова не имели смысла. Но я точно знал, что они означали. Я провел ладонью по его лицу. Потом, не знаю почему, стал лизать его веки. – Поцелуй меня сейчас, пока это еще здесь, – сказал я. Его рот будет отдавать вкусом персика и моим. Я не покидал комнату еще долго после ухода Оливера. Когда я наконец проснулся, уже почти наступил вечер, что привело меня в мрачное настроение. Боль исчезла, но вернулся тот же общий дискомфорт, что и на рассвете. Я не знал, было ли это то же чувство, возобновившееся после долгого перерыва, или прежнее прошло, а это было совсем новым, результатом послеобеденного занятия любовью. Всегда ли я буду испытывать такую острую вину при пробуждении после проведенных вместе опьяняющих мгновений? Почему я не испытывал подобного с Марцией? Таким образом природа напоминала, что мне лучше быть с ней? Я принял душ и оделся в чистое. Внизу все пили коктейли. Мать занимала двоих вчерашних гостей, в то время как новый гость, очередной журналист, с любопытством слушал Оливера, вкратце описывающего свою книгу о Гераклите. Он в совершенстве овладел искусством обрисовать незнакомому человеку précis в пяти предложениях, сочиненный, казалось, на ходу для конкретного слушателя. – Ты ужинаешь дома? – спросила мать. – Нет, встречаюсь с Марцией. Мать с тревогой взглянула на меня и едва покачала головой, как бы говоря, Я не одобряю, она хорошая девочка, лучше бы вам гулять компанией. – Оставь его в покое со своими компаниями, – возразил отец, отпуская меня. – Он и так сидит дома целыми днями. Пусть делает, что пожелает. Что пожелает! Если бы он только знал. А если он знал? Отец не стал бы возражать. Возможно, сначала скорчил бы гримасу, но потом смирился бы. Я не считал нужным скрывать от Оливера свои отношения с Марцией. Это как сравнивать небо и землю, думал я. Он, скорее всего, тоже не придавал этому значения. Тем вечером мы с Марцией сходили в кино, съели по мороженому на пьяцетте и вернулись к ее дому. – Я хочу еще раз сходить в тот книжный магазин, – сказала она, провожая меня до садовой калитки. – Но мне не нравится ходить с тобой в кино. – Как насчет завтра, перед закрытием? – Почему бы и нет? – Она поцеловала меня. Ей хотелось повторить тот вечер. Я же рассчитывал прийти в магазин ранним утром, вскоре после открытия, с намерением возвратиться туда вечером. Когда я вернулся домой, гости как раз собирались расходиться. Оливера не было. Так мне и надо, подумал я. Я пошел к себе и, за неимением лучшего, открыл дневник. |
