К этому моменту в помещении, да и на улице тоже, стало невыносимо душно, как в парнике, и присутствующие покрылись липкой испариной.

– Ради всего святого, откройте дверь, – взмолился поэт, обращаясь к владельцу магазина. – Мы задохнемся здесь.

Синьор Venga открыл дверь и вставил маленький деревянный клинышек между стеной и бронзовой рамой двери.

– Лучше? – спросил он почтительно.

– Нет. Но мы хотя бы знаем, что дверь открыта.

Оливер посмотрел на меня, в его взгляде читался вопрос, Тебе понравилось? Я пожал плечами, давая понять, что пока не решил. Однако, я лукавил – мне очень понравилось.

Но даже больше, пожалуй, мне нравился сам вечер. Все приводило меня в трепет. В каждом встреченном взгляде таился комплимент, заинтересованность или обещание, повисавшие в воздухе между мной и окружающим миром. Я был наэлектризован дружескими насмешками, иронией, взглядами, улыбками, которые радовались мне, оживленной атмосферой магазина, придававшей очарование всему – стеклянной двери, маленьким пирожным, пластиковым стаканчикам с золотисто-охряным шотландским виски, закатанным рукавам синьора Venga, поэту, ступенькам винтовой лестницы, на которой мы стояли в компании сестер – казалось, что от всего исходит сияние, дурманящее и волнующее одновременно.

Я завидовал всем им, думая о жизни родителей, лишенной всякой чувственности с их изнуряющими застольными беседами, о наших кукольных жизнях в кукольном доме, об окончании школы в следующем году. Все казалось примитивным в сравнении с этим. Зачем ехать в Америку через год, когда я запросто мог провести четыре года здесь, посещая подобные презентации и ведя беседы, как сейчас? В этом крошечном переполненном магазине можно было узнать больше, чем в любом из первоклассных университетов по ту сторону Атлантики.

Пожилой мужчина с огромной всклокоченной бородой и фальстафовским животом принес мне стакан виски.

– Ecco. Вот.

– Это мне?

– Разумеется. Тебе понравились стихи?

– Очень, – ответил я, отчего-то напуская на себя насмешливый, наигранный вид.

– Я его крестный и ценю твое мнение, – сказал он, как будто разгадал мой блеф и решил не развивать тему. – Но твоя молодость мне импонирует больше.

– Через несколько лет молодость потускнеет, обещаю, – сказал я, подражая притворной скромности окружающих мужчин, которые знали себя.

– Да, но тогда меня уже не будет рядом.

Он поддразнивал меня?

– Так что бери, – сказал он, протягивая мне пластиковый стаканчик. Поколебавшись, я согласился. Это была та же марка виски, которую отец пил дома.

Лючия, слышавшая наш обмен репликами, сказала:

– Tanto, один стакан виски не сделает тебя еще более развратным.

– Немного разврата мне не помешало бы, – произнес я, оборачиваясь к ней и не обращая внимания на Фальстафа.

– Почему? Чего тебе не хватает в жизни?

– Чего не хватает? – Я собирался ответить «Всего», но передумал. – Друзей. Такое ощущение, что здесь все друг другу близкие друзья. Я хотел бы иметь таких друзей как ваши, как вы.

– У тебя для этого еще уйма времени впереди. С друзьями ты перестанешь быть dissoluto?  

Это слово снова и снова возвращалось ко мне, как будто обвинение в серьезном и неприглядном изъяне.

– Мне бы хватило одного друга, с которым не нужно было бы разлучаться.

Она взглянула на меня с задумчивой улыбкой.

– Ты углубляешься в серьезные материи, друг мой, а мы сегодня заняты только пустяками. – Она по-прежнему смотрела на меня. – Я сочувствую тебе.

Она с жалостью медленно погладила меня по лицу, как будто на секунду я стал ее ребенком.

Это мне тоже понравилось.