До темноты я просидела за закрытой дверью. И что самое обидное, никто меня и не хватился.

Вечером я проголодалась и осмелилась покинуть свою обитель. Всех домочадцев я нашла среди яблонь, за столом, накрытым для ужина.

Ариадна, отец Митрофаний, Влад и Федор сидели за овальным столом и смотрели на Аркадия Борисовича, который с аппетитом поглощал янтарную уху. Пустовал стул между Владом и Федором, и мне пришлось устроиться на нем. Глаша налила мне тарелку ухи, остальные уже поели. Федор, как ни в чем не бывало, подмигнул мне и придвинул блюдо с ломтями домашнего хлеба.

Аркадий Борисович доел последнюю корочку, промокнул губы, лоб и щеки салфеткой и блаженно прикрыл глаза. Все молчали.

― Как всегда, в такую жару в морге полетел холодильник, ― сообщил нам доктор. ― Будем хоронить завтра утром. Кого смог, я предупредил. При вскрытии ничего подозрительного не обнаружилось, в чем я и не сомневался. По факту смерти никаких дел заводить, естественно, не будут. Тело привезут завтра часам к одиннадцати.

Глаша водрузила на стол ведерный самовар и предложила на десерт хворост со взбитыми сливками и плюшки с вареньем семи сортов.

Аркадий Борисович откланялся, сославшись на неотложные медицинские дела. Федор поднялся вслед за ним, и они вместе двинулись во тьму, о чем-то негромко беседуя. Мы остались сидеть за столом, вяло потягивая чай из чашек кузнецовского фарфора.

Ариадна сидела на дальнем конце стола, она выглядела умиротворенной. Я залюбовалась «Царицей египетской». До чего же она была хороша, не смотря на отсутствие привычного слоя макияжа.

Отец Митрофаний хмурил брови, углубившись в какие-то свои мысли. Он неожиданно вскинул голову и проговорил ни к кому не обращаясь: ― Истинно, истинно говорю вам, кто скажет горе этой: «поднимись и бросься в море», и не усомнится в сердце своем, но будет верить, что совершиться то, что он говорит, ― будет ему.

Он опять уставился невидящим взглядом в свою чашку.

― Лиза, ― наклонился в мою сторону Влад. ― Ты совсем не обращаешь внимания на меня. Чем я заслужил такую немилость?

Он поднялся со стула, взял меня за руку и повел в сторону флигеля.

― Ах, Лиза, жизнь ― странная штука. Вот она есть, и вот ее уж нет. Мы вспоминаем об этом фокусе, лишь, когда ловкий престидижитатор сдергивает узорчатый платок с черного цилиндра и вынимает изящной рукой, затянутой в белую лайковую перчатку, ушастого кролика по имени Судьба. Кто знает, а вдруг именно в этот момент Вселенский Иллюзионист манипулирует с твоей жизнью. Обидно уйти в небытие, не испытав всю полноту отпущенного срока. Глупо не воспользоваться шансом, который выпадает раз в тысячу лет, из-за химеры условностей.

Влад уверенно обнял меня и, сдвинув бретельку сарафана, приник к плечу губами. ― Лиза, у Эммы Францевны остались родственники? Тебе должно быть известно. Я прислушалась к себе, но ни душевного трепета, ни учащенного сердцебиения, ни повышения артериального давления не обнаружила и успокоилась. Лишь острое любопытство (что еще ему от меня надо?) вырвалось из груди томным вздохом, и я пробормотала: ― Да, у нее осталась внучатая племянница. ― Как зовут? Сколько лет? Где живет? ― быстро спросил он, окучивая мою шею. Я представила себе его выражение лица, когда Влад отправиться знакомиться с родственницей, а найдет меня, не удержалась и хихикнула. ― Что такое? ― растерялся коварный обольститель, видимо, не часто девушки хихикали в кульминационный момент его объятий. ― Владимир, ― донесся голос Федора, а вскоре и он сам вынырнул из темноты и тем самым избавил меня от трудной задачи искать оправдание своему нелепому поведению, не предусмотренного сценарием.