Это небо внушает оптимизм, и я чувствую, как и в моей груди оживает надежда. Мысли теснятся, сменяют одна другую, об Орле, об Элле, об Эде – это троица, порождающая в сердце тревогу, – но я стараюсь отбросить их. Наслаждаюсь прогулкой, каждым ее шагом, Мерфи идет по пятам, и морской ветер приятно ласкает мои щеки.

В последний раз поворачиваю за угол и вижу Монику, укладывающую в багажник машины портфель и сумку. Я замедляю шаг, иду нога за ногу. Понимаю, что это трусость, но все равно надеюсь, что она усядется в машину и уедет до того, как я подойду ближе, когда неизбежно надо будет вступить в разговор.

Моника – такой человек, на фоне которого высвечиваются все мои недостатки. Она преуспевающий, всеми любимый и уважаемый врач‑терапевт. Прекрасно одевается: на ней всегда шелковая кофточка и элегантный, сшитый по фигуре костюм. Ходит на фитнес, бегает на длинные дистанции, играет в теннис и гольф. Она не сомневается в том, какими достоинствами обладает и чего хочет. Жизнь ее организованна и упорядоченна. Ее дети никогда не забывают взять с собой в школу завтрак или физкультурную форму, а домашние задания всегда делают вовремя. И ей кристально ясно, как их надо воспитывать. Она в точности знает, что нужно ее детям: любовь, мудрое руководство и благоприятные перспективы. Она не пьет больше одного бокала вина за вечер, двух чашек кофе в день и всегда выбирает низкокалорийную выпечку.

Мы с ней давно знаем друг друга, с первого класса начальной школы, с той минуты, когда я, новоиспеченная первоклашка, в своем новеньком передничке, в тугом белоснежном накрахмаленном воротничке, стояла совсем одна на школьном дворе. Кругом царил страшный шум. Мальчишки толкались и теснились в очереди. А у меня болел живот и воротило от самого вида школьного обеда: комковатое картофельное пюре, капуста, от которой меня пробирало до самых печенок, и громадная металлическая банка с сардинами в масле.

Мне очень хотелось плакать. А Моника подвинулась и освободила место рядом. Она похлопала ладонью по скамейке: давай, мол, садись. Волна благодарности поднялась у меня в груди и, видимо, отразилась на лице улыбкой. А потом она вдруг сказала, что у меня грязные туфли. Не мешало бы почистить, обязательно, нынче же вечером. А еще лучше – выбросить и купить новые.

Такова Моника. Одной рукой дает, а другой тут же отнимает.

Что‑то сегодня она не очень‑то торопится. Ну да, нарочно поджидает, когда я подойду. Что делать, подхожу ближе, она поворачивается ко мне и улыбается, щурясь на солнце:

– Привет, Грейс. Слышала, тебя можно поздравить.

– С чем это?

– Юан говорит, ты получила еще один заказ?

– А‑а, вот оно что, – киваю я, будто только что об этом вспомнила. – Да, от Марджи Кэмпбелл.

– От Марджи Кэмпбелл, значит…

Она проводит ладонью по лавандовой живой изгороди. Мерфи думает, что она собирается его приласкать, и подходит ближе, виляя хвостом. Она отталкивает его и быстрыми, проворными движениями срывает увядшие цветы лаванды.

– Марджи… – повторяет она, – потрясающий человек. Настоящий член общины, она чувствует единение людей. Всегда поддерживает местных художников.

Делает паузу и заглядывает мне в глаза:

– И в радости, и в горе.

– Мм… Пожалуй, – улыбаюсь я, не отводя взгляда.

– Том у нас сегодня не пошел в школу. Вчера вечером вдруг заболел, лежит в постели.

Открывает дверцу машины:

– Напомни Юану, чтоб не забывал проверять, как он.

– Хорошо.

– И если ему станет лучше, пусть Юан напомнит, чтобы позанимался на пианино.

– Ладно.

Я открываю калитку и иду к дому.

– И где‑то в одиннадцать придет мойщик окон! Его гонорар на кухонной стойке!

Не оборачиваясь, машу рукой и захожу за угол дома.