Иван Сергеевич низко поклонился в пустоту перед собой и взял в руки чемодан.

— Встаньте в центр площадки! — приказал железный голос.

Иван Сергеевич послушно встал.

— Левее на два сантиметра!

Иван Сергеевич передвинулся на два пальца влево.

— Десять! — ударил железный голос, Иван Сергеевич зажмурился.

— Девять!

— Восемь!

— Семь!

— Пять!

Здесь наступила короткая пауза, и Травин открыл глаза.

— Тьфу, черт! Шесть! — поправился железный голос.

— Пять!

Травкин опять зажмурился.

— Четыре!

— Три!

— Два!

— Старт!

Ударил гром, на месте Ивана Сергеевича полыхнула вспышка, и Травкин исчез. Только легкий дымок крутился в центре бетонной площадки.

— исполнял сводный хор завода безалкогольных напитков любимую песню Ивана Сергеевича. Запевал Прохоров. Изо рта хористов густо шел пар. Хор стоял возле ворот завода. Был морозный зимний день. Над воротами хорошо видна была надпись: «Завод безалкогольных напитков им. ТРАВКИНА И. С.».

Перед хором возвышался накрытый брезентом обелиск. Вокруг обелиска толпились земляки Ивана Сергеевича и постукивали нога об ногу, пытаясь согреться этим старинным русским способом.

Хор умолк.

С временной деревянной трибуны к землякам Травкина обратилась Пристяжнюк.

— Дорогие товарищи! Друзья! Сегодня мы открываем памятник вечному страннику Вселенной Ивану Травкину!

Толпа захлопала.

— Он был талантливым технологом, образцовым семьянином и выдающимся рыболовом! Память об Иване Травкине в наших сердцах! Пускай Вселенная всегда будет для него пухом! — Пристяжнюк махнула рукой.

Хор запел «Песню о Тридцать Третьем Зубе».

С памятника медленно сползло покрывало.

На невысоком постаменте был установлен бюст Ивана Сергеевича. Травкин смотрел в небо. На его непокрытую голову ласково опускались снежинки. Травкин мудро и загадочно улыбался.

Плачущая Люба и по-взрослому серьезные Колька с Вовкой подошли к памятнику и возложили на постамент по цветочку. Затем Пристяжнюк и Аркадий Борисович приволокли и положили возле подножья огромный железный венок, увитый лентами.

Толпа стала медленно расходиться.

Была густая, зимняя ночь. Ветер завывал в голых ветвях деревьев, мела поземка. Посреди площади слабо белел памятник Ивану Сергеевичу. Жалобно звякали железные листики венка, и траурно развивались траурные ленты.

Какой-то человек то и дело оглядывался, перебегая от дерева к дереву, пока не подобрался к памятнику. Это был Прохоров. Он вытащил из-за пазухи электрический утюг и уставился в гипсовое лицо Ивана Сергеевича.

— На! — прошептал Прохоров. — Получай, притворщик!

И со страшной силой ударил бюст по скуле утюгом.

Иван Сергеевич в ужасе зажмурился и закричал, схватившись за щеку:

— А-а-а!!!

…Он открыл глаза и увидел… зуб. Огромный, занимающий весь экран, зажатый клещами зуб.

— Вот и все! — сказал профессор Баранов и вышвырнул зуб в плевательницу. — Невежды, — пробурчал он, подходя к умывальнику.

Травкин долго, не мигая, ошалело смотрел в одну точку, потом спросил:

— Значит, я того… Уснул?

А в приемной института Ивана Сергеевича Травкина ждали все его друзья — Миша, Безродный, Любашкин, Розочка, Аркадий Борисович и Пристяжнюк. Здесь же толпилось несколько корреспондентов и просто любопытных.