— Я многое понял. Я часто думал о ваших словах про этот клинок. И понимаю их теперь совсем по-другому. Да, в каждом из нас глубоко запрятано это жало алчности…

Вальтер усмехнулся:

— Ты уже можешь писать передовицы. Добавь еще для красоты слога — алчности, закаленной в трех ключевых водах эгоцентризма.

— Я бы так и сказал, если бы вы меня не опередили. Так вот, из-за этих проклятых денег я чуть было не потерял самое дорогое и главное в жизни…

— А саму жизнь ты не боишься потерять? — угрозы в голосе Вальтера не было. Было холодное равнодушие.

— Так мы едем на дачу? — благодушно спросил Женька, расстегивая молнию на сумке. — Нет?

Он вытащил пистолет, взвел звонко щелкнувший в тишине курок, направил ствол на Вальтера.

Вальтер усмехнулся — ребенок! — и обнажил клинок. Женька в ответ чуть приподнял пистолет, который смотрел теперь Вальтеру прямо в лоб и, не сводя с него глаз, левой рукой притянул за шнур телефон, ощупью набрал номер.

— Товарищ Оболенский? Это Стригин у аппарата. Я сейчас задержал еще одного опасного преступника, этого Вальтера. Как за что? За покушение на убийство, за похищение сокровищ. Приезжайте скорее, а то руки чешутся загнать ему пулю в лоб. Никакая не самодеятельность. Активная гражданская позиция. Борьба со злом. Вы ведь не можете с ним бороться без опоры на общественность. В ней — сила нашей милиции. Конечно, отвечу. За все сразу и отвечу.

Женька положил трубку и злорадно закурил сигару. Пистолет, длинный, неудобный и тяжелый, он опустил стволом на колено.

Вальтер, побелев до глаз, с ненавистью и страхом смотрел на него.

Женька подмигнул ему и потянулся к столу стряхнуть пепел. Он даже не уловил тот миг, когда Вальтер, резко выбросив снизу руку, метнул в него клинок. Женька выронил пистолет и тяжело упал на пол, будто хотел поскорее поднять его. Белый пушистый ковер стал медленно темнеть под его грудью.

Вальтер в бешенстве вскочил, вытащил из спальни чемодан и, вытряхнув содержимое, стал бросать в него все, что попадалось под руку, — деньги, ценности, бумаги; сорвал со стен несколько икон и кинжалов. Потом кинулся на кухню и похватал все, что было в холодильнике. Даже не закрыв его дверцу, он, бормоча: «Сволочь, сопляк, погубил мою жизнь», — выбежал из квартиры.

Женька открыл глаза и увидел Маринку. Она сидела рядом с ним в белом халате, заметно пополневшая и очень хорошенькая.

— Ну, добегался, пьяница и картежник? Не пора ли домой? К детям.

Женька был еще очень слаб, глаза его затуманились влагой. Он смотрел на Маринку, и никогда еще она не казалась ему такой родной и нужной…

Вечером пришла Ма. Видимо, они с Маринкой уже виделись и здорово о чем-то поговорили, потому что Ма сказала, что, если бы не она, ему никогда бы не сделать такой блестящей партии.

Вальтер, несколько дней скрывавшийся на квартире своего приятеля, который находился в долгосрочной загранке, постепенно дичал. Он не выходил на улицу, не открывал окон, не умывался и не брился, чтобы шум воды в пустой квартире не привлек внимания соседей. В комнатах копилась тяжелая вонь.

Он подолгу стоял у дверного глазка, подглядывая и прислушиваясь, подпрыгивал от случайного телефонного звонка и однажды чуть не потерял сознание, когда кто-то ошибся квартирой и долго, тревожно звонил в дверь…

Наконец он сдался и, забрав свой чемодан, вышел на улицу. Во двор как раз въезжала черная «Волга», она остановилась около адвоката. На заднем сиденье были двое. Один из них, Оболенский, вышел из машины и придержал заднюю дверцу. Адвокат покорно и тяжело забрался внутрь, Оболенский сел с ним рядом, взвизгнули шины, и Вальтера увезли.