– Было такое, и не раз, – подтвердил я.

– Среди прочих выступала на том концерте девушка‑скрипачка, студентка консерватории. Имени намеренно не назову, но вы помните…

– Да… Концерт Моцарта играла, Прокофьева…

– Играла двояко: и плохо, и хорошо. Плохо, потому что допускала много технических погрешностей, неряшливостей исполнения – я, хоть и не музыкант, слух имею, к несчастью своему, абсолютный, малейшая фальшь мучает, тем паче скрипичная. А хорошо – потому что свежо, искренне, душеполетно, музыке отдаваясь как любимому человеку в первый раз отдаются…

Так двояко и проняла меня игра ее – и наслаждением, и мучением. Тут же импровизнул:

Мой милый друг, игра на скрипке

великой требует ошибки,

а малые – запрещены,

Законы красоты смешны!

– Да, помню, Иван Афанасич, вы это прочли, не глядя на адресатшу, но все поняли, адресатша покрылась пунцовым румянцем…

– Законы красоты смешны… Это ж надо так… А ведь правда, кажется, – прошептала Оля.

– Вот в тот‑то миг, когда она закраснелась, – продолжил ИАХ, – в тот миг я и ощутил…

Она это, Она – муза моя и любовь до скончания лет. Перевлюблялся я много раз, а теперь причалил.

Нотные значки –

музыки зрачки,

а скрипичный ключ – Бога ухо.

Музыкальный звук –

господин наук

и небытию – оплеуха.

Открывай же нотную тетрадь,

чтобы с жизнью в жмурки поиграть…

Это Ей – и другое многое… Это тоже:

Не бойся взгляда свысока,

толпы не бойся кривобокой.

Да будет мысль твоя высокой,

да будет легкою рука.

И вдруг откроешь в день погожий,

как наши хлопоты смешны,

как много мы друг другу можем,

как мало мы себе должны…

***

А что же мы можем?

Сначала – чуть‑чуть:

услышать друг друга,

и вместе вздохнуть,

и выдохнуть вместе –

и тут же от нас

к соцветьям миров

побежит резонанс –

всецветная пленка,

волна за волной…

Вибрирует тонко

наш шарик земной…

А этот стихотропный препарат предназначен был в качестве антидепрессанта себе самому, а пригодился как действующее предсказание Ей – и…

Когда продолжит зло свои атаки,

не предъявляй себе суровый счет.

Тебя возлюбят дети и собаки,

а вслед за ними кто‑нибудь еще…

И если слава выжжет как протрава

сердечный нерв и в лед оденет грудь –

расстанься с ней и все отдай за право

любить и обожать кого‑нибудь.

Стишки‑пирожки: прощальные подарку Ивана Афанасьевича

Иван Афанасьевич умолк и задумался, лицо приняло выражение собранное, словно и не был под градусом. Мы же, впечатленные последней порцией стихиатрических снадобий, не заметили, как подчистую смели всех девятерых мороженых муз; оставался нетронутым лишь парнасский ИАХ – никто не решался приступить к нему первым, что‑то сдерживало; да к тому же и внешний вид кулинарного экспоната в результате облития слезами и подтаивания существенно переменился: он уже не стоял в величественном облачении вдохновенного пиита, а смирно сидел в подобии позы лотоса; одеяние подрастеклось, особенно на животе, черты лица смазались, и общие очертания стали напоминать то ли Будду, то ли китайского божка веселья, общения и удовольствий – Хотэя.

Заметив нашу заминку, ИАХ участливо спросил:

– Насытились презентацией, да? Демьяново угощение уже?… Ниче, щас трансформируемся.