Заказываю стерляжью уху и водку, вместо которой Вера принесет мне воды. По виду ее понимаю — нужного нам «клиента» сейчас нет.

Минут через двадцать являются... Сашка-то ладно, он и так на себя похож, но Ольга — сочетание шарма и кошмара одновременно. Мужчины все обращают внимание. Повышенный голос: «подай, принеси!». Сашка прекрасно играет угодливого ухажера.

Я знаю, что в жизни Сашка ей безразличен, но всё равно внутри неспокойно от этого зрелища.

Они начинают кутить — Гагарин по-настоящему, Ольга тянет белое вино и придирчиво разбирается с устрицами.

Опять Веркин взгляд показывает «нет тревоги».

Заказываю еще графинчик водки-воды.

Просидели еще час без всякого результата.

Зал уже полон, Ольга произвела нужное впечатление, а гад-Сашка всё же напился.

Мой первый уход — знак ухода и остальным.

Через полчаса встречаемся в доме Гагарина, там уже поджидают Казанцев и дядя.

Нет, Сашка оказывается трезвый почти.

— Хуже всего, если Комов укатил из Москвы.

— Вряд ли, Саша, — поправляет Казанцев. — Будь у него план отъезда, часы очень дорогие прихватил бы обязательно. Я эту публику хорошо слишком знаю.

— Посмотрим, что будет завтра. Ты, Оля, превосходно справилась.

— Так может по такому случаю французского вина? У меня еще есть остатки.

Казанцев и дядя не против; мне тоже поднадоела вода.

— Да, и что я вам расскажу, господа, верней — прочитаю!

Сашка быстро достал бокалы, две бутылки вина и вазу с фруктами.

— Так что у тебя за новость? — вяло переспросил дядя.

— А вот, — Сашка сначала разлил, потом быстро вынул что-то из небольшого бюро. — Андрюшка Ростопчин, сын Федора Васильевича, протрепался тут моему бате, а тот мне. Так что всё пока по секрету.

— Ну-ну.

— У нас же слухи какие ходили — что линия Романовых оборвалась на Павле, что он не от Петра III, а от Сергея Салтыкова.

— Да чушь, — возмутилась сразу же Ольга. — Салтыков не любовником ее был, а возлюбленным. Вы, мужчины, разницу не понимаете. Какая женщина станет пренебрежительно относится к сыну от своего возлюбленного?

— Ты права, — сразу же согласились и я, и дядя. — К тому же, — добавил он, — сходство с Петром III там сильное, а с Салтыковым — почти никакого. Но ты продолжай, Александр.

— Вот! Не там совсем рвется нитка Романовых.

— А рвется?

— Ну вот послушайте. Это прямо из письма Павла I Федору Ростопчину, отцу дурачка этого Андрея.

И Сашка начал зачитывать:

— «Дражайший Федор Васильевич!.. Сегодня для меня священный день памяти в бозе почившей цесаревны Натальи Алексеевны, чей светлый образ никогда не изгладится из моей памяти до моего смертного часа. Вам, как одному из немногих, которым я абсолютно доверяю, с горечью признаюсь, что официальное отношение ко мне цесаревича Александра угнетает. Не внушили ли ему пошлую басню о происхождении его отца мои многочисленные враги? Тем более грустно, что Александр, Константин и Александра мои кровные дети. Прочие же?.. Бог весть!.. Мудрено, покончив с женщиной все общее в жизни, иметь от нее детей. В горячности моей я начертал манифест «О признании сына моего Николая незаконным», но Безбородко умолил меня не оглашать его. Но все же Николая я мыслю отправить в Вюртемберг, к „дядям“ с глаз моих: гофкурьерский ублюдок не должен быть в роли российского великого князя — завидная судьба! Безбородко и Обольянинов правы: ничто нельзя изменить в тайной жизни царей, раз так предположил Всевышний. Дражайший граф, письмо это должно остаться между нами. Натура требует исповеди, и от этого становится легче жить и царствовать.