Кто от нищеты, кто от голода, кто по невежеству, кто по доверчивости… Но потом это проходит, забывается… Так было во всех войнах… Мы расплачивались… За войну всем приходится расплачиваться… Но воры… Нет, это не прощается! Правда, бригадир?
Вором из-за войны не становятся. Конечно, все что угодно можно свалить на войну. Но вором родятся. И потом, нельзя говорить, что вор — неаполитанец. Или же римлянин, миланец. Англичанин. Француз. Немец. Американец… Вор это вор. У него нет матери, нет отца, нет семьи. У него нет национальности. Нет ему места в наших краях. Недаром до войны воры, чтобы разбогатеть, уезжали за океан…
АМЕДЕО (не подозревая, в недоумении). А почему ты мне говоришь это, папа?
ДЖЕННАРО (не желая ничем выдать план Чаппы, пытается в то же время вернуть сына на честный путь). Да потому…. Потому что у нашего города дурная слава… Что поделаешь? Это наше несчастье… Стоит услышать: «Неаполитанцы», — и уже настораживаются. И всегда так было. Когда происходит особенно ловкая кража совсем в другом городе или даже придумывают какой-нибудь случай смеха ради, то всегда говорят, что это произошло в Неаполе. (Подражает воображаемому сплетнику.) «Вы ничего не знаете? В Неаполе пропал пароход со всем грузом». А ведь это неправда, бригадир. Не может такого быть. Люди только притворяются, что верят этому. Да, кроме того, простите, как может пропасть пароход? Что это, кошелек? И потом, если это даже и правда, то я вам скажу такую вещь… Логически, если пароход пропал, это значит, что неаполитанский вор должен был войти в сделку с другим вором, не неаполитанцем… В противном случае как же пропадет этот пароход? Грузовики — да. Но это же грузовики. Говорят, их уже сотни исчезли… Поэтому (сыну) ты, пока молод, должен бы подавать хороший пример… Так, чтобы, когда услышишь, что говорят плохо о Неаполе, ты с чистой совестью мог сказать: «Да, там есть воры, но там есть и честные люди, как и во всех других городах света».
ЧАППА. Именно так.
АМЕДЕО (соглашается с теорией отца). Конечно… Хватит, папа, я ухожу…
ДЖЕННАРО (как бы говоря со скрытой горечью: «Ты этого заслуживаешь»). Иди!
Платок у тебя есть?
АМЕДЕО (шарит в кармане, находит). Да, папа.
ДЖЕННАРО. И… надень пальто.
АМЕДЕО (все более удивляясь). Но зачем, папа?
ДЖЕННАРО. Затем, что вечером становится холодно. Возможно, что ты задержишься.
АМЕДЕО. Нет, я не задержусь. Но если тебе хочется… (Берет со стула у комода пальто и вешает его на руку.) Я скоро приду, папа. (Уходит.)
ДЖЕННАРО (после долгой паузы, мрачный и подавленный). Будьте здоровы, бригадир. И спасибо…
ЧАППА (поднимаясь). Прощайте, дон Дженна. Желаю выздоровления девочке. (Медленно уходит, как бы следуя за Амедео.)
ПЕППЕ. Добрый вечер, дон Дженнаро!
Амедео дома?
Дженнаро (холодно). Только что ушел.
ПЕППЕ. Это он на свидание со мной! (Смотрит на часы, затем про себя.) Отправился немного рановато. (Другим тоном.) Как малютка?
ДЖЕННАРО. Как бог даст!
ПЕППЕ. Я тоже не очень хорошо себя чувствую… Дон Дженнаро, дорогой мой, у меня так болит вот это плечо, что не могу им пошевельнуть… (С трудом двигает правым плечом.)
ДЖЕННАРО (делает вид, что заинтересован.) Правое плечо?
ПЕППЕ. Точно.
ДЖЕННАРО (быстро). Это автомобиль.
ПЕППЕ (поражен, но полагает, что ослышался). Как?
ДЖЕННАРО. У вас болит плечо?
ПЕППЕ. Ага!
ДЖЕННАРО. Правое плечо?
ПЕППЕ. Так точно.
ДЖЕННАРО. Это автомобиль.
ПЕППЕ (весьма озабочен). Значит, я правильно понял! Но, простите, при чем тут автомобиль?
ДЖЕННАРО (бросает многозначительный взгляд, маскируя его намеренной двусмысленностью, что еще больше беспокоит Пеппе. |