Толпа шла к архиерею за благословениями — он щедро раздавал их и никуда, никуда не спешил.

Глава 42. Игра

Церковный Николаевск дожидался нового архиерея, он должен был прибыть к месту службы в середине лета. Владыка Сергий встречался с преемником и передал ему многострадальную кафедру. Веру терзал схожий сюжет — надо было найти хорошую замену для себя самой. Она не могла уйти из отдела, оставив после себя руины, но я отказалась сразу от этого смелого предложения — руководитель из меня получился бы просто отвратительный. Не говоря уже о том, что руководить было особенно некем.

Свободная Вера выглядела растерянной, предстоящая московская жизнь пугала ее, а вовсе не радовала. В аэропорту я неумело шутила — лишь бы она повеселела и прекратила озираться по сторонам. Артем не придет, они сами договорились об этом, вот только Вера все равно вертела головой как филин.

Петрушка в те дни начинал ходить, смешно раскачивался из стороны в сторону и падал через шаг. «Стиль "пьяная обезьяна"», — мрачно пошутила Вера, прежде чем скрыться в загончике для пассажиров.

Артем должен был уехать чуть ли не следом за бывшей женой, правда, совсем в другом направлении. Он не догадывался, что целых два года пройдет, прежде чем ему удастся распрощаться с Николаевском: город держал его крепче Веры.

А мне в самом конце того лета пришло письмо — длинный конверт, заляпанный штемпелями и красно-синими рубцами авиапочты. Я вздрогнула, узнав эти крупные буквы, словно зубы хищного зверя, и кудрявые завитки прописных, и подпись, размашистую и многоногую — будто крупный паук уселся внизу страницы.

Здравствуй, дорогая!

Можешь поздравить — теперь я живу среди людей, чья речь меня не раздражает, и я редко ночую дважды в одних и тех же городах. Жаль, ты не сможешь мне ответить, но я уверен, что ты помнишь обо мне.

Я вернусь быстрее, чем ты мечтаешь. Строить благоуханный новый мир я буду не в роскошной Италии, а в позаброшенной другими богами России, в нашем дурном Николаевске, который снится мне каждую ночь, где бы она ни заставала меня — в Падове, в Орвието, в Бари…

Дорогая, не дружи с попами, и будешь ближе к Богу. Я вовсе не горжусь тем, что повалил колосса на глиняных ногах, пусть даже он рухнул оземь с таким грохотом. Смотри иначе: личный счет для Господа Бога, чей пастырь не пожелал делиться секретами мастерства…

Мы живем в удивительные времена. Вчера в одной из калифорнийских клиник произошло подлинное убийство нового времени. Ни выстрелов, ни капли крови — к чему? Тихий взлом компьютерной системы, изменение схемы приема лекарств — и пациент там, где должен быть, и наслаждается секретом, который мучает меня ежечасно.

Этот способ убийства, он нравится мне. Я всегда был поклонником тихой красоты, и пусть фанфары гремят в другом месте.

Единственная вещь в мире, которая нравится мне в громкой версии, — это прелюдия номер 20.

Удивительные времена, дорогая. Информационные войны брезгуют грубой силой. Разум торжествует над оружием. Микеланджело спрятан подвесными потолками.

Прощай, дорогая, однажды мы снова увидимся.

Я думала о Зубове.

Выбеленные стены траттории. Красно-белые клеточки льняной скатерти бесятся перед глазами, сбивая депутата с мысли, и так же его сбивает улыбка, вымученная официанткой в ожидании щедрых чаевых. Антиной Николаевич хочет сдернуть скатерть со стола, чтобы пепельница разбилась в соль, чтобы с лица официантки стерло наконец улыбку: так школьники стирают тряпкой мел с доски, и прохладные пальцы этих мальчиков долго пахнут мокрой пылью…

Я думала о Зубове.

В окно траттории виден большой кусок моря, оно щедро выкатывает высокие волны на песок.