Развернулись, солнце прямо в лицо ударило, ослепило — но успел увидеть, что простор перед нами просто неимоверный! Прищурился, ладошку ко лбу козырьком приложил, вроде бы как прикрылся. Проморгался, глаза к солнцу привыкли, осмотрелся — впереди поле широченное, от края до края, и дорога моя так прямо через это поле и идёт, вдалеке на холм еле заметный карабкается.

Слева-справа от дороги рожь колышется, колосья зелёные, вызревать им ещё и вызревать. И пассажира моего нигде не видать, ни одного следа не заметил, ни одной вытоптанной во ржи дорожки. Придётся на холм въезжать. Сердце кровью обливается при такой трате бензина, да ничего не поделаешь, надо!

Легонько газанул, чтобы быстрее катиться. За хвостом пыль заклубилась, это с обочин земляную пыль сдувает. Висит позади тёмным облаком, опадать не собирается. Подъёмчик начался, пришлось ещё немного поддать газку. Наверх поднялся, хотя, честно говоря, какой это верх? Градиент подъёма сколько был? На глазок дай Бог градус или полтора, подъём еле заметный. И сразу же пришлось подачу топлива перекрывать, мотор глушить. Впереди, метрах в полтораста, лошадка мне навстречу телегу тащит, телепается прогулочным шагом. А на телеге мой пропавший напарник находится.

Возница опешил при виде выскочившего на бугорок самолёта, осадил свою лошадку так, что она почти на зад села. Оглобли помешали, так бы точно села. Ещё потом и попятилась, когда встала, телегу боком развернула. А гружёная телега-то, тяжёлая, еле сдвинулась. И вроде бы как ещё там кто-то сидит, кроме возницы и моего товарища.

Тут и возница опомнился, кнутом взмахнул, разворачивать свой транспорт принялся. Кричит что-то, ругается, наверное, кобылку поторапливает, а я вниз с холма им навстречу по инерции качусь. Тут мой пассажир опомнился, на ноги вскочил, не удержался и упал на колени. Вижу, как за плечи возницу ухватил, кнут у него перехватил, наклонился к нему и что ему прямо в ухо кричит.

Остановились они, лошадка на месте замерла. И самолёт мой замедляется, катится всё медленнее и медленнее. Небольшой холм совсем, ну да я об этом уже упоминал. Вот и остановились наконец-то, замерли неподвижно на дороге, перекрыли людям проезд. Возница так и не решился подъезжать ближе, пришлось Паньшину пешком к самолёту идти. Ну и я из кабины на землю выпрыгнул, машинально гаечный ключ в кармане проверил. Так, на всякий случай…

— А мы вам камни везём! — кричит издалека. Ещё и рукой машет, радуется.

Камни это хорошо. У меня на сердце отлегло, стоило только такую хорошую новость услышать. И Паньшина увидеть. Нашлась пропажа, живой, чертяка! Это главное. А камни… Пусть будут. Выгружать их, конечно, из телеги не стану, ни к чему. Мне теперь проще будет этих мужиков озадачить, чтобы самолёт при запуске мотора за хвост придержали.

Главное, чтобы у местных за пазухой никаких камней не оказалось. Не ошибся я, возница в телеге не один оказался, за спиной адвоката ещё двое мужичков сидели. Окончательно в этом убедился, когда Александр Карлович из телеги выпрыгнул. Кстати, а зачем нам столько камней привезли, если нужно всего два, по одному под каждое колесо? Они что, со всей округи их собирали? Не утерпел, так и спросил:

— Александр Карлович, откуда столько? И зачем в таком количестве?

— Так я как на пригорочек этот поднялся, так сразу шалашик в поле и углядел. Во-он там, видите? — показывает направление рукой.

Глянул в ту сторону, и впрямь есть там такой шалашик. А я его и не заметил. Потому что малюсенький он, едва-едва самым кончиком перехлёстнутых скатов крыши над рожью возвышается. И довольно далеко до него. И как он его углядел только? А Паньшин между тем всё не умолкает, рассказывает, и довольством из-за отлично выполненного поручения так и пышет:

— За пятак договорился, они мне и телегу подогнали, и камней нагрузили. Я уж отбивался, как мог, уверял, что мне столько не нужно, да потом плюнул, пусть везут.