Пройдя в глубину своей сумрачной лавки с пустыми полками, сеньор Бенхамин надел пиджак и соломенную шляпу, перешел через улицу, укрывшись от дожди зонтом, и постучался в окно дома напротив. Из приоткрытой половинки окна выглянула девушка с очень бледной кожей и иссиня-черными волосами.
– Добрый день, Мина, – сказал сеньор Бенхамин. – Ты еще не собираешься обедать?
Она сказала, что еще нет, и распахнула окно настежь. Она сидела перед большой корзиной, полной проволоки и разноцветной бумаги. На коленях у нее лежали клубок ниток, ножницы и недоделанная ветка искусственных цветов. На патефоне пела пластинка.
– Присмотри, пожалуйста за лавкой, пока меня не будет, – сказал сеньор Бенхамин.
– Вы надолго?
Внимание сеньора Бенхамина было поглощено пластинкой.
– Я иду к зубному, – ответил он. – Прохожу не больше получаса.
– Ну ладно, – сказала Мина, – а то слепая не любит, когда я торчу подолгу у окна.
Сеньор Бенхамин перестал слушать пластинку.
– Теперешние песни все одинаковые, – заметил он.
Мина насадила готовый цветок на конец длинного, обмотанного зеленой бумагой проволочного стебелька и крутнула его пальцем, завороженная полной гармонией между цветком и пластинкой.
– Вы не любите музыку, – сказала она.
Но сеньор Бенхамин уже пошел – на цыпочках, чтобы не спугнуть стервятников. Мина вернулась к своей работе только когда увидела, как он стучится к зубному врачу.
– Насколько я понимаю, – сказал, открывая ему дверь, зубной врач, – у хамелеона чувствительность в глазах.
– Возможно, – согласился сеньор Бенхамин. – Но почему тебя это занимает?
– По радио только что говорили, что слепые хамелеоны не меняют цвета, – ответил врач.
Поставив раскрытый зонтик в угол, сеньор Бенхамин повесил на гвоздь пиджак и шляпу и уселся в зубоврачебное кресло. Зубной врач перетирал в ступке какую-то розовую массу.
– Чего только не говорят, – сказал сеньор Бенхамин.
– О хамелеонах?
– Обо всех и обо всем.
Врач с приготовленной массой подошел к креслу, чтобы сделать слепок. Сеньор Бенхамин вынул изо рта истершийся зубной протез, завернул его в платок и положил на стеклянный столик рядом с креслом. Беззубый, с узкими плечами и худыми руками, он напоминал святого. Облепив розовой массой десны сеньора Бенхамина, зубной врач закрыл ему рот.
– Вот так, – сказал он и посмотрел сеньору Бенхамину прямо в глаза, – а то я трус.
Сеньор Бенхамин попытался было сделать глубокий вдох, но врач не дал ему открыть рот. «Нет, – мысленно возразил сеньор Бенхамин, – это неправда». Он, как и все, знал, что зубной врач был единственным приговоренным к смерти, не пожелавшим покинуть свой дом. Ему пробуравили стены пулями, ему дали на выезд двадцать четыре часа, но сломить его так и не удалось. Он перенес зубоврачебный кабинет в одну из комнат в глубине дома и, оставаясь хозяином положения, работал с револьвером наготове до тех пор, пока не закончились долгие месяцы террора.
Занятый своим делом, зубной врач несколько раз читал в глазах сеньора Бенхамина один и тот же ответ, только окрашенный большим или меньшим беспокойством. Дожидаясь, чтобы масса затвердела, врач не давал ему открыть рот. Потом он вытащил слепок.
– Я не об этом, – сказал, задышав наконец свободно, сеньор Бенхамин. – Я о листках.
– А, так, значит, это волнует и тебя?
– Они – свидетельство социального разложения. Он вложил в рот зубной протез и стал неторопливо надевать пиджак. |