Белого цвета косынка из тонкой ткани, плотно облегающая шею, скрывает
подбородок чуть ли не до самых губ и оставляет открытой лишь середину
лица; белого цвета длинная вуаль спускается на лоб и брови; волочится по
земле белое платье, рукава туго схвачены у запястий. Вот это-то одеяние,
сродни монашескому облачению, надела на себя - и, вероятно, навсегда -
королева Клеменция Венгерская, оставшаяся вдовой на двадцать третьем году
и прожившая в браке с королем Людовиком X всего лишь десять месяцев.
Отныне никто не увидит более ни прелестных ее золотых волос, ни
совершенного овала лица, навсегда померкнет эта лучезарная безмятежность
взгляда, этот блеск оживления, который поражал всех ее знавших и прославил
на века красоту Клеменции.
Застывшее, как маска, узенькое, трогательное личико, полускрытое
ослепительно белой косынкой, носило следы ночей, проведенных без сна, и
следы слез, пролитых днем. Даже взгляд и тот изменился; казалось, он ни на
чем не задерживается, лишь скользит по людям и вещам. Уже сейчас королева
словно превратилась в надгробье собственной могилы.
И все же под складками белого одеяния зрела новая жизнь: Клеменция
ждала ребенка; и ни на минуту ее не оставляла упорная, как наваждение,
мысль, что ее супругу не довелось увидеть свое дитя.
"Хоть бы до его рождения дожил Людовик, - думала она. - Еще пять
месяцев, всего пять месяцев! Как бы он обрадовался, особенно сыну... И
почему не понесла я в нашу первую брачную ночь!.."
Королева обернулась к графу Валуа, которым, переваливаясь, как каплун,
шагал по комнате.
- Но за что, дядюшка, за что могли его так злодейски отравить, почему?
- допытывалась она, - Разве не делал он людям добро, всем, кому мог?
Почему вы всегда стараетесь увидеть людское коварство там, где про являет
себя лишь воля господня?
- Зато только вы одна приписываете воле господней деяние, которое
скорее следует приписать козням сатаны, - отрезал Карл Валуа.
Большеносый, широкоскулый, румяный, с округлым брюшком, в черном
капюшоне с высоким гребнем, сбитым на одно плечо, в черном бархатном
кафтане с серебряными застежками, сшитым полтора года назад для похорон
родного брата, короля Филиппа Красивого, его высочество Валуа прибыл к
королеве прямо из Сен-Дени, где он присутствовал при погребении своего
племянника Людовика X. Впрочем, на сей раз при исполнении траурного обряда
возникли кое-какие осложнения, ибо впервые с тех пор, как был установлен
церемониал королевских похорон, герольды, провозгласив "Король умер!", не
смогли добавить: "Да здравствует король!", так как никто не знал, перед
кем, перед каким новым властелином следует совершить символические жесты,
предусмотренные ритуалом.
- Пустое, вы сломите свой жезл передо мной, - посоветовал Валуа первому
камергеру усопшего короля, Матье де Три. - Я старший в семье и лучше
других подхожу к этой роли.
Но его единокровный брат, граф д'Эвре, возразил против подобного
новшества, догадываясь, что Карл выдвинул этот аргумент с целью добиться
регентства. |