Но его единокровный брат, граф д'Эвре, возразил против подобного
новшества, догадываясь, что Карл выдвинул этот аргумент с целью добиться
регентства.
- Старший в нашей семье, если только вы употребили это слово в его
подлинном значении, это вовсе не вы, Карл, - заметил граф д'Эвре. - Как
известно, наш дядя Робер Клермонский доводится родным сыном Людовику
Святому. Неужели вы забыли, что он еще здравствует?
- Вы сами знаете, что бедняга Робер давно лишился рассудка. Разве можно
хоть в чем-то полагаться на эту сумасбродную голову! - возразил Валуа,
пожав плечами.
Так или иначе, в конце поминального обеда, устроенного в аббатстве,
первый камергер сломал жезл - символ своего высокого ранга - перед пустым
стулом...
- Разве Людовик не творил милостыню? Разве не простил он многих
узников? - твердила Клеменция, словно стараясь убедить самое себя. - Он
был великодушен, поверьте мне... А если он и грешил, то каялся...
Вряд ли стоило сейчас оспаривать добродетели, коими королева украшала
покойного своего супруга, чей образ неотступно стоял у нее перед глазами!
И все-таки Карл Валуа не сумел скрыть раздражения.
- Знаю, племянница, знаю, что вы оказывали на Людовика самое
благотворное влияние, знаю, что он действительно был великодушен... в
отношении вас, - отозвался Валуа. - Но нельзя царствовать только с помощью
молитв или даров, которыми осыпают близких. И одним покаянием не потушить
порожденную тобою же ненависть.
"Так вот каков Карл, - печально думала Клеменция. - При жизни Людовика
Карл приписывал себе все заслуги монарха, а теперь во что бы то ни стало
стремится отрицать их. И меня, меня не сегодня-завтра попрекнут теми
дарами, что делал мне Людовик. Я опять стала для них чужеземкой..."
Но Клеменция была слишком слаба, слишком разбита, чтобы вознегодовать.
Вслух она лишь произнесла:
- Никогда не поверю, что Людовика ненавидели настолько, что решились
его отравить...
- Ну и не верьте, племянница, - вскричал Карл, - однако такова истина!
Первое тому доказательство - тот самый пес, что лизнул белье, в которое
заворачивали внутренности короля при бальзамировании. Ведь пес издох через
час. Далее...
Клеменция прикрыла глаза и схватилась за подлокотники кресла, она
испугалась, что потеряет сознание перед этой страшной картиной, которую
так настойчиво рисовал ей Валуа. Неужели с такой холодной жестокостью
говорят о ее муже, о короле, засыпавшем в ее объятиях, об отце ребенка,
которого она носит под сердцем? К чему вызывать перед нею ужасное видение
трупа, исполосованного ножом бальзамировщиков?!
А Карл Валуа по-прежнему не скупился на зловещие умозаключения. Когда
же наконец замолчит он, этот суетливый, властный, честолюбивый толстяк,
появляющийся то в голубом, то в алом, то в черном бархате во все решающие
или роковые минуты жизни Клеменции с первого же дня ее приезда во Францию
и всякий раз лишь для того, чтобы поучать ее, оглушить потоком слов и
заставить действовать против ее собственной воли? Еще в утро свадьбы в
Сен-Лиэ дядюшка Валуа, которого до того Клеменция видела лишь мимолетно,
чуть было не испортил торжественную церемонию, поспешив посвятить
новобрачную во дворцовые интриги, так и оставшиеся ей непонятными. |