Тем временем глаза привыкли к свету, и зрелище не то чтобы не радовало, а вовсе внушало ужас: потрепанный граф Татищев привязан к массивному стулу, в углу в аналогичном положении Репин, а вот Канкрин, напротив, расхаживает петухом, и вроде как радостно-изумлен.

— Николай Владимирович, неужто за тобой пришли? — Георгий Александрович попытался зловеще расхохотаться, но несколько переиграл, так что просто закашлялся. — Теперь-то бумаги найти сможешь?

— Николай Валерианович, женщину-то отпусти. — мрачно произнес Николай Владимирович. Лучше бы сам ее отпустил в феврале.

— С чего бы? Ты сам ее в это дело впутал. Можно подумать, когда на те смотрины ее всем предложил, не рассчитывал, чем дело закончится. Вы же с Иваном Алексеевичем на живца решили иностранцев брать? А на рыбалке живцу обычно не везет, верно? — Канкрин подошел вполтную к бледной, связанной женщине и похлопал по лицу. Та промычала что-то, судя по взгляду — оскорбительное. Уж не лезла бы хоть сейчас. — Ну ничего, мы ей тоже применение найдем. Хотя на что только макаронник позарился? Ни кожи, ни рожи.

И это — дворянин?

— Да если б я догадывался, что это ты воду мутишь, там бы и пришиб. — это уже Репин. Мудрейший же человек, а тоже сюда забрел.

— Бодливой корове, Иван Алексеевич, Господь рогов недодал. А Вам уже самое время о душе подумать, о Боге. Исповедника я, уж простите, организовать не могу, но исповедаться можешь хоть сейчас. Куда бумаги-то спрятали?

— Нет этих бумаг в помине. Фальшивка была. — негромко, но внятно произнес Татищев.

— Фальшивка? Что второго наследника престола тайком посвятили иудейскому Богу взамен чудесного исцеления от скарлатины? С заверениями раввина и свидетелей! Лобанов вот тоже отпирался, аж до самой смерти своей. Не юли, граф, лучше вспоминай побыстрее. А то уж и короновали отродье нехристя, а так-то еще много что в мутной воде выловить можно.

Ошеломленный услышанным еще больше, чем собственным пленением, Тюхтяев уже не обращал внимания на мешок, надетый на голову, долгий путь по коридорам, где только многолетняя выучка на автомате заставляла пересчитывать ступени и повороты, звук открываемой двери, тычок в спину и сильнейший удар. Его-то, положим, он как раз заслужил. И не единожды. Тут Империя под угрозой, что там до какой-то шеи?

И несчастная графиня. С ней-то теперь что сделают? То есть понятно, но в голове все равно не укладывается.

Ребра вроде бы целы, но вряд ли здоровы. Голова гудит, но внутри рассудок отчитывает куда как более болезненно. Не первый провал в биографии, но до чего досадно! Даже не попытался взять хоть кого-то в помощь. В соседнем же доме агенты пасут французского шпиона, но захотелось поиграть в Пинкертона, включился в очередную авантюру этой женщины, не удержал ее от самоубийственной попытки вторжения в чужой дом. Как теленок пошел, лишь бы улыбалась, вот дурак!

Как теперь ее выручать — вообще неясно.

На грудь что-то давило, это что-то тяжело дышало и вроде бы слегка всхлипывало. Пошевелил челюстями и сдвинул повязку со рта.

— Ксения Александровна?

Тельце активно зашевелилось и промычало что-то утвердительное. Жива и цела вроде бы. Несколько минут потратил на то, чтобы стянуть собственный мешок, после этого легко сдернул ее, избавил от кляпа.

Мешок пыльный, поэтому на щеках видны дорожки слез, но не раскисла, взгляд прямой, губы плотно сжаты.

— Михаил Борисович, простите, что я Вас сюда притащила. — все же потупилась.

— Ничего, Ваше Сиятельство, мы еще поборемся.

Немного повозился и смог чуть ослабить веревку на ее тонких запястьях. До ссадин ее, мерзавцы, ободрали. Она чуть охнула, когда рванула правую ладошку, но не пожаловалась на боль, только к губам приложила.