Ксения тоже не замирала мраморной статуей, строила глазки, целый спектакль устроила из поедания яблока, успокаивающе гладила по руке возмущенного средиземноморца. Негромко что-то сказала, от чего ее собеседник сразу сник. И тут госпожа графиня включила полный поток драматизма, то прижимая руки в груди, то опуская скорбный взгляд. Переигрывает, сам Тюхтяев в такое бы не поверил. А этому хоть бы что — придвинулся поближе и нарушил границы деликатности, обнимая ее за… Да даже не за плечи! Отчего-то статский советник почувствовал раздражение. Ксения осторожно сменила позу, чтобы хоть слегка высвободиться из недопустимых объятий. Руки бы сломать макароннику.

Графиня покосилась на Тюхтяева, подмигнула и продолжила спектакль. Эх, если бы зимой согласилась сотрудничать, устраивали бы такие вылазки чаще. Но отчего-то эта мысль уже не казалась столь привлекательной. Мерзавец, да он же ее облапывает!

А та только кротко вздыхает и о чем-то воркует. Тут незадачливый поклонник (чтоб ему одни козы в постели попадались!) обыскал карманы уже не столь уверенными движениями — они же оба напились вдрызг — подобрал салфетку, что-то нацарапал и передал спутнице.

Он решился на что-то и нацарапал несколько слов на салфетке. Та расцвела в улыбке и поднялась уйти. Напоследок склонилась к нему лицом и грудью — да это уже соблазнение — чмокнула в лысеющее темечко и упорхнула. Тюхтяев положил на поднос деньги, отсчитал положенные четверть минуты и неспешно устремился на выход. Графиня нашлась в нише за колоннадой холла и сияла, как агент-первогодка после первой успешной операции. Вот как такую отчитывать, когда она смотрит с восторгом и азартом?

— А я ведь приглашал Вас для участия именно в таких авантюрах. — покосился на соседний зал. — Вы же созданы для приключений.

— Ни одна печень не выдержит такой нагрузки, Михаил Борисович. — она забралась в экипаж и из складок одежды не стесняясь извлекла лоскут белоснежного крахмального полотна с корявым «08/18 Paese Chepetovka».

— И? — с неудовольствием вопрошала женщина. Небось рассчитывала, что тут карта окажется с крестиком и надписью «Граф Татищев здесь».

— Шепетовка? — переспросил Тюхтяев. — Так там же в августе как раз преставился Лобанов-Ростовский, Алексей Борисович.

Она с непониманием смотрела. Неужели настолько невежественна? При ее-то кругозоре?

— Покойный министр иностранных дел. — его же все, абсолютно все знали.

Раздраженно дернула плечом. Вот и правильно, нечего женщинам в политических играх делать.

— И как же они все связаны? То есть знакомы по службе, это понятно, но дальше-то что? — продолжала рассуждать графиня, распространяя аромат крепкого вина. Они же почти наравне пили, так отчего же эта женщина сохраняет иллюзию трезвости, а итальянца небось спящим в посольство доставят?

— А вот это теперь может рассказать только господин граф. — теперь нужно все обдумать, при этом не вспоминая, что это, может быть, уже поздно.

— Хорошо, а где покойник жил здесь? — она не унималась.

Тюхтяев на минутку задумался, вспоминая свою картотеку.

— Вроде бы на Большой Морской у него дом был. Удобно — на одной улице с министерством. Своей семьи Алексей Борисович не оставил, так что все перешло племянникам.

Добрались до странного домика в Климовом переулке. Тюхтяев уже привык к его необычной архитектуре, да и прожитые здесь дни вспоминал с теплым чувством. Тогда злился на собственную беспомощность, смущался, не оценил прелести совместного проживания. А теперь бы иначе провел время.

Но удивительная она женщина! Чем дальше, тем больше понимал он молодого графа Татищева, готового пойти на конфликт с отцом ради нее.