— И все же я не поверю, пока не увижу собственными глазами, как это произошло, — сказал Синдбад.

— Ха-ха-ха-ха! — расхохотался великан. — Да если я захочу, я помещусь не то что в этой бутылке — в наперстке, в иголочном ухе, да в чем угодно!.. Ха-ха-ха-ха!

— Нет! Нет! Не могу поверить! — восклицал Синдбад. — Я читал в древних книгах, что этого не мог сделать даже сам Сулейман!

— Сулейман не мог, а я могу! — хвастливо молвил джинн. — Потому что я самый ловкий, самый хитрый, изворотливый и могущественный из всех джиннов в подлунном мире!

— И самый хвастливый, — набравшись смелости, возразил Синдбад. — Того, что не мог сделать сам Сулейман, джинну и подавно не совершить. Я человек торговый и меня не проведешь. Я знаю, что почем в этом мире.

— Ты обвиняешь меня во лжи? — заревел джинн, и от его громового голоса затряслись стены. — Я, конечно, тебя убью, но в начале докажу правоту моих слов. Перед смертью ты убедишься в моем могуществе, о Синдбад. Смотри же.

И джинн, заклубившись в воздухе черным дымом, начал засасываться в горлышко сосуда. Рука Синдбада потянулась к лежавшей неподалеку печати. Дым наполовину ушел в сосуд и вновь превратился в джинна, но теперь перед Синдбадом возвышалась лишь верхняя половина туловища; нижняя половина находилась в сосуде.

— Не верю, — твердил Синдбад. — Это невозможно. Такой большой джинн в таком маленьком кувшине ни за что не поместится!

Джинн в ярости потряс кулаками.

— Не веришь, о несчастный? — крикнул он и, снова превратившись в дым, продолжал затягиваться в горлышко.

Сжимая в руке печать, Синдбад пополз к сосуду, в который затягивались последние остатки дыма. Но эти остатки, однако, не затянулись окончательно. Дым обрел очертания уродливой головы, насаженной на горлышко сосуда. Клыкастая пасть раскрылась и проревела:

— Теперь-то ты убедился?

— Как я могу убедиться, когда твоя голова больше самого кувшина? — воскликнул Синдбад, всплеснув руками, и еще ближе подполз к сосуду.

Глаза джинна сверкнули красным огнем и уставились прямо в глаза приблизившемуся Синдбаду.

— А-а-а-а!.. — вдруг заревел джинн страшным ревом, голова затряслась, глаза налились кровью, а кувшин подпрыгнул в воздухе. — Я прочел твои мысли, о коварный! В твоей руке печать Сулеймана, которой ты хотел вновь замуровать меня в этом проклятом сосуде! Нет предела человеческому злодейству и не зря я поклялся убить того, кто освободит меня…

И дым со страшной силей повалил из горлышка, отшвырнув Синдбада к стене, и через нескодько мгновений перед Синдбадом вновь стоял джинн. Лицо его кривилось от ярости, вздымалась грудь, когтистые пальцы скрючивались и тянулись к Синдбаду.

— Превратить тебя в таракана и раздавить — это было бы величайшей милостью по отношению к тебе! — дрожащим от злости голосом сказал ибн Джалиджис. — Нет, ты не заслуживаешь такой смерти. Твоя смерть будет мучительна и ужасна! Я превращу тебя в жабу и буду медленно поджаривать на огне этого светильника. Ты будешь корчиться в жесточайших муках, и не будет для меня слаще зрелища, чем вид твоих страданий, презренный обманщик.

Тут Синдбад, переборов ужас, вскричал в последней надежде:

— Погоди, о джинн, ведь ты хотел превратиться в меня! Как же ты станешь Синдбадом, когда меня не будет? Кто сможет оценить по достоинству твое превращение в меня, как не я сам? А я очень сомневаюсь, что ты будешь похож на меня, ведь у тебя голос — как труба, а руки — как клешни. И потом, куда же ты денешь клыки?

Джинн, ни слова не ответив, закружился в воздухе дымным вихрем; минута и вихрь сузился до размеров человеческой фигуры и превратился в точную копию Синдбада — в такой же белой чалме и в полосатом халате.