— Ага! Бот оно когда может быть возмездие! — мысленно произнеслось в моей голове, — вот когда я могу предать моих врагов и примерно наказать их за причиненное мне горе. Стоит только чистосердечно рассказать обо всем только что происшедшем классной даме и строгая кара постигнет виновных.

У меня даже сердце забилось в груди от несвойственного ему чувства злостного торжества и недоброй радости… — Сейчас! Сейчас, — мысленно твердила я, наступит минута расплаты и берегитесь Зверева и Аннибал!

— Зачем вы здесь в такой неурочный час, Гродская? Что же вы не отвечаете мне? — снова зазвучал в моих ушах голос Лидии Павловны, — и скажите же что значат эти разорванные клочки бумаги?

И так как я все еще продолжала стоять и молчать в неописуемом смятении, Студнева взяла один из лоскутков бумаги и близко поднеся его к своим выпуклым глазам, прочла:

«III-й класс. Сочинение Гродской. Путь жизни».

Неожиданность была так велика, что Лидия Павловна как бы онемела от изумления в первую минуту. Потом, все более и более недоумевая спросила снова:

— Что это значит, Гродская?.. Ваше сочинение?.. Ваше прекрасное сочинение разорвано на мелкие куски? Кто осмелился сделать это?

«Зверева и Аннибал, Зверева и Аннибал», — хотела я выкрикнуть в голос, криком торжествующей злобы, — «Зверева и Аннибал разорвали его, уничтожили так предательски подло и гнусно!»

И мои губы раскрылись уже, готовясь произнести ненавистные мне имена девочек. Вдруг, неожиданно, милое, доброе и кроткое лицо моего отца, изображенное на портрете, глянуло на меня своими честными, задумчивыми глазами.

— Лиза, моя Лиза, будь великодушна, моя любимая, моя родная, — казалось, говорило это лицо, эти глаза, ясные, как у ребенка.

Вся душа моя затрепетала… Заныла одним горячим желанием доставить приятное дорогому усопшему, который я была уверена смотрел на меня с неба в эти минуты. Ответить добром за зло, великодушием за предательство и подлость, вот что необходимо было сделать сейчас во имя моего папы, — и, опустив глаза на пол и багрово краснея, я прошептала чуть слышно в тот же миг:

— Я сама порвала мое сочинение. Лидия Павловна — я одна во всем виновата.

И сердце мое забилось усиленным темпом.

— Вы порвали сами? Но как же вы осмелились сделать это? — тоном скорее глубокого изумления нежели негодования и гнева строго допрашивала меня воспитательница.

Я молчала. Только все ниже и ниже клонилась моя голова, только ярче и ярче горел на моих щеках предательский румянец…

Лидия Павловна довольно спокойная в начале, этой сцены, теперь уже стала заметно волноваться.

— Гродская! Извольте мне отвечать. Зачем вы порвали ваше сочинение, которое по институтским правилам должно оставаться, вы это знаете прекрасно, до самого конца учебного года? — прозвучал совсем уже сурово её дрогнувший голос…

Я молчала… Молчала, как рыба и только дышала бурно и тяжело.

— И зачем, для чего, вы пришли сюда не во время, когда это строго запрещается нашими институтскими правилами? — все более и более волнуясь продолжала свой допрос классная дама.

Я продолжала молчать… Голова моя начинала кружиться. Глаза застилал знакомый туман…

— Вы будете мне отвечать или нет? — уже со всем гневно задрожало над моей головой.

Мои губы сомкнулись плотнее, мои глаза упорнее рассматривали квадратики паркета, закапанные чернилами и мой язык, как одеревенелый, не шевелился во рту.

— Вы упрямы, Гродская! Это новость! — иронически усмехнулась моя наставница. — Такая прекрасная ученица, так хорошо воспитанная девушка и вдруг! Нет я положительно не узнаю вас сегодня! Какой демон поселился в вас? В последний раз обращаюсь к вам с вопросом: зачем вы разорвали вашу письменную работу и как вы осмелились явиться сюда в запрещенный час? Вы будете отвечать или нет? Берегитесь, Гродская, у меня немало терпения, но и оно может иссякнуть! Извольте же принести чистосердечное раскаяние или вы будете строго наказаны, я не остановлюсь не перед чем!

И так как я все еще молчала, по-прежнему неподвижно стоя у пюпитра, Лидия Павловна схватила меня за руку и гневно крикнула с покрывшимся теперь багровыми пятнами возбуждения лицом.